Условием воспитания народа и самого его бытия в мире является четкое размежевание высокого и низкого, должного и неподобающего. «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие… Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое», — говорит нам Бог устами Моисея (Втор. 30:19). С размывания границ между добром и злом, с перемешивания святости и порока начинаются времена растления.
Несколько десятилетий милость Божия хранила нашу Церковь от искушения рок-музыкой. И вот теперь, когда опыт зазывания рок-музыки в христианские общества Запада кончился столь плачевно, изнутри разметав остатки веры, надумали и некоторые православные последовать западному примеру.
Чистота православной веры сильно противилась нечистому союзу с рок-музыкой. «Православная рок-музыка — то же самое, что православная порнография», — говорят наши батюшки. Но то интуиция. А что возразить по существу?
«Самое главное в церковной музыке — ее текст, слово». В этом единодушны ныне все: православные, католики, протестанты, защитники и противники «христианизации» рок-музыки. Неминуемый вывод отсюда: музыка, на которую поются благочестивые слова, в принципе может быть любой. Отчего б не наглой? Но разве одобрил бы Господь апостолов, если бы они несли слово о приблизившемся Царствии Божием кривляющимися голосами, в дерганных ритмах? Однако либеральное рок-богословие «добрее» Господа, и считает это допустимым.
Как разрешить нестерпимый конфликт между совестливым чувством правды и несовершенством богословской теории музыки? Где затаилась генеральная ошибка?
Она в том, что слово ныне понимается совершенно не так, как понимал его Господь, как понимали его апостолы и святые отцы.
Сказались века печатного слова, аналитические методы грамматического изучения языка в школах. Язык, развинчивая речь, разносит ее элементы по отделенным друг от друга полкам: лексика, система склонений, спряжений, предложных управлений и пр. — в то время как в речи слова объединяются не по алфавиту, не по родам или склонениям, а в целях выражения смысла.
Язык аналитически разлучает и две разные, но нерасторжимые в речи стороны слова: понятийно-фонетическую и интонационно-энергийную.
На полке языка слово стоит оголенное, без интонации. А в речи оно всегда интонационно, как его и мыслили Господь, апостолы, святые отцы. В плане содержания союзу фонетического слова и интонации соответствует смысл, промысливаемый и умом, и сердцем, волею, поступком. Он — не сухая познавательная конструкция, а реальная жизнь души. Можно ли такой смысл оторвать от интонации?
В результате незаметной подмены древних понятий в нашем представлении о слове оказалась вырезанной важнейшая его часть, которую святые отцы именовали словесной мелодией, а современная лингвистика и музыковедение называют интонацией.1
Но разве слово Господа было компьютерным, мертвенным, холодным, схоластическим — безинтонационным? Не живым ли и не животворящим? И апостол свидетельствует: “Слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы” (1 Кор.2:4).
Можно ли безнаказанно изъять из слова интонацию — его дух и жизнь? Эта ампутация убивает слово. Тогда вместе с мертвеющим словом омертвеваем и мы сами, проникаясь холодным рационализмом, в то время как отцы Церкви слово понимали вовсе не схоластически, а духовно, как энергию, которая преображает «логистикон», сердечно-духовную понимающую способность человека.
Интонационно не только возвышенное, но и всякое слово, взятое в контексте речи. Слово и интонация — неотрывны, ибо неотрывно видение ума от духовных (или бездуховных) энергий сердца. Не бывает слова без интонации. Вот слово сухое, мертвенное, равнодушное, холодное, вялое, скучное, “научное” (свойственное серой полу-науке) — но это тоже интонация, характеризующая состояние сердца!
Чем тогда с энергийно-интонационной стороны отличаются вдохновенное и гнилое слово? Какое специфическое содержание несет в себе интонация, что она выражает?
Господь говорит: “от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое” (Мф. 12,34-35). Этот-то избыток сердца и является специфическим содержанием интонации. Запечатлеваемый в интонации «избыток сердца» есть последняя глубина всякого слова и дела.
Что там, в избытке? Там сокровище, в собирании которого человек полагает вожделенную цель жизни.
Стало быть, там, в сокровищнице, в наметках содержится и вся последующая программа, стратегия жизни.
Ею настроены все сущностные силы человека — ум, воля, желания, предрасположения к чувствованиями, то, как он сидит, слышит, обоняет, ходит, говорит. В соответственном состоянии — обостренно-чутком или униженном, забитом, отвергаемом — находятся духовные силы: жажда совершенства, совесть, страх Божий, любовь Божия. Там же и вера — не мечтательная, не декларируемая ради самоуспокоения, а реальная, которой на самом деле живет человек.
Вся эта глубина стратегической установки жизни редко формулируется в словах, да и не может в них быть до конца схваченной. Зато она с непосредственностью выражается во взгляде, походке, во всем интонационном облике человека. «Человек лукавый, человек нечестивый ходит со лживыми устами, мигает глазами своими, говорит ногами своими, дает знаки пальцами своими; коварство в сердце его…» (Притчи 6:12-14). Она же совершенным образом запечатлевается музыкой.
Музыке дана власть выражать и формировать генеральную программу жизни уже с пренатального (внутриутробного) ее периода. Если уж мыши и даже растения ощущают разницу между музыкой света и тьмы, если под влиянием рок-музыки у мышей тускнеет шерстка и формируется девиантное (вплоть до каннибализма) поведение, — что говорить об утробных человеческих малышках?! Они много радуются от светло-ликующих звуков классической музыки и от радости танцуют в животике. Но как же им тревожно, когда всё их тельце содрогается, вибрирует и словно бы разрывается от зловещих низких частот рок-музыки! Зачем им преждевременное знакомство с адом? Понятно, что и на свет они вылезают травмированные мраком, духовно покореженные, психически больные, с убитой Божией радостью жизни. Отсюда массовый аутизм младенцев, отравленных музыкой в утробе до такого безразличия к жизни, что не хотят даже сосать молоко матери. (Подумали ли об этой своей ответственности за покалеченные души пропагандисты «православной» рок-музыки?)
Стратегий жизни, воплощаемых музыкой, всего две — Божественная и дьявольская.
Божественная — раскрывает все силы души в свободу истины, в чистоту любви, в безграничную жажду совершенства. Господь силой Своей Божественной любви восхотел исцелить нашу немощь. Его небесной любовью рождена красота христианской культуры.
«И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» (Ин. 1, 14). Греческое слово, которое святые братья Мефодий и Кирилл перевели как благодать, еще в языке Гомера выражало тройное согласие значений: красота, любовь, милость. Господь Своим явлением в мир безгранично раздвинул смысл этих понятий, и они воссияли Небесным светом.
Из недр живого Слова родилась новая христианская интонация жизни. В преображенную христианством жизнь с Неба спустилась новая благодатная интонация церковного ангелогласного пения. Так же, как и записанное Евангелие, она стала благовестницей Царства, и тут же принялась терпеливо, столетиями и тысячелетиями, разными способами воспитывать бытовую и народную музыку, пока, наконец, не породила явление, дотоле небывалое: возвышенную светскую музыку, поставившую целью приуготовительную проповедь красоты для всех людей. «Конечная и последняя цель генерал-баса, как всей музыки, — диктовал в 1738 году Бах своему ученику, — служение славе Божьей и освежение духа. Там, где это не принимается во внимание, там нет настоящей музыки, а есть дьявольская болтовня и шум».
От богослужебного пения светская музыка отграничила себя двумя признаками.
Первый: отделившись от богослужения, она вышла из храма в прихрамовые помещения, в оратории, далее в аристократические жилища, с 17 века в специальные оперные и концертные залы для публики.
Второй: она стала вбирать в себя сюжеты земной жизни, соответственно и новые приемы интонирования. Это ее право, обязанность, призвание — ибо она встроена не в контекст храмовой молитвы, а в контекст жизни, в которой Господь проверяет сердца и исполнение заповедей. Для чего встроена? Чтобы копировать жизнь? Нет, — чтобы преображать и возвышать ее.2
А каково преображающее начало? «Красота есть не иное что, как тайное выражение божественного».3 Излучение красоты как явления славы Божией стало основным содержанием, целью и смыслом высокой музыки. И когда она дошла до неизреченной красоты, уже необязательным сделалось для нее вокальное слово, ибо сама инструментальная интонация стала словесной, разумной, ангельски прекрасной.
“Всякая красота, и видимая, и невидимая, должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления; она, красота, помогает удовлетворить человека, водимого истинным вдохновением. Ему надо, чтобы красота отзывалась жизнию, вечною жизнию.. Когда же из красоты дышит смерть, он отвращает от такой красоты свой взор,” – так писал святой Игнатий (Брянчанинов) художнику К.П.Брюллову.4
Ушинский определял красоту как прямое раскрытие истины в сердце.5 Музыка — красота, явление славы Божией в мире. Самые сложные догматические, сотериологические и антропологические представления (например, о духовной отваге, святой ревности, духовной воле — вдохновенно и жертвенно пламенеющей любовью) музыка с такой ясностью вводит в душу даже малых детей, что ее можно назвать учебником богословия для сердца.
Возвышенная красота музыки свидетельствует о великой истине: о том, что жизнь действительно преображена христианством, что у преображенной жизни есть великий смысл. Энергии христианской веры, надежды и любви сотворили это чудо. Возвышенная красота музыки свидетельствует и о самом преображающем начале, которое на Небесах. Сын Божий явил нам Бога, Своей смертью и воскресением воскресил нас к высшей жизни, сделал Себя целью, содержанием жизни и самой действующей силой нашей жизни.. «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17:3). “Бог выше божества”, – писал св. Григорий Палама. Прекрасная музыка благовествует, что Бог свят, что Свою святость, чистоту, смирение, любовь Он положил как абсолютное начало, цель и вселенский закон нашей духовно-нравственной жизни. Высшая потребность человека вложена в него Богом, и она есть потребность в Боге, следовательно, и в истине, красоте, любви, вечности, совершенной чистоте и святости. Бог создал человека любовью для свободной непринужденной любви. «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего» (Прем. 2:23). Но эта высшая, абсолютная потребность в жизни с Богом была закрыта грехом. «Бог создал человека для нетления…но завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его» (Прем. 2:23-24). Для жизни со святым Богом и в Боге человек должен был быть и сам обоженным, святым, совершенным. И вот серьезная музыка благовествует еще и о том, что наши грехи при условии смирения и покаяния покрываются океаном милости Божией, что радости наши законны, когда они овеяны славой Божией, что через наши скорби и печали открывается нечто безмерно утешающее.
Возвышенная светская музыка (как и все сферы светской жизни и культуры) свое начало, оправдание, цель и смысл получила в Церкви, как богочеловеческом организме, соединяющем землю с Небом, временное с вечным. Богослужебное пение участвует в таинствах храма, в которых действует освящающая, обоживающая, усыновляющая благодать Божия. В светской (то есть внехрамовой, но, в высших образцах, церковной по духу) музыке та же благодать действует как окрыление, как сила призывания, возжигающая в душе жажду возвышенной духовной жизни, удовлетворить которую может только воцерковление человека.
Жажда преображения души возвела высокую светскую музыку в уникальное явление мировой культуры.
Совсем по-иному действует воплощаемая рок-музыкой дьявольская стратегия: она зомбирует душу насилием, порождая агрессию, страх, апатию; вместо устремления к бесконечному совершенству внушает чувство низкого потолка, как у обезьян; стремится превратить призванного к вечности человека в насекомое-однодневку, живущее удовольствиями момента.
Великую красоту серьезной музыки невозможно было атаковать в лоб. Потому из ада был подброшен совет: «нужно ведь и отдохнуть от серьезности». Куда клонили — теперь ясно: сферы легкой музыки, дающей отдых, надо было оторвать от корня благочестия. Дьявол, конечно, лгал: разве отдых должен быть непременно развязным и циничным? Нужно ли человеку «отрываться по полной» — от святости жизни?
Насколько чиста была легкая музыка барокко! Вот прелестная «Шутка» Баха из оркестровой сюиты. Несопоставима она с духовной мощью «Страстей» или Высокой мессы. Но и здесь действует основной закон барочной музыки — дление «аффекта» (под ним понималось чувство, укорененное в вечности). Сколько же здесь целомудренной чистоты и струящейся радости!
И Гендель наряду с «Мессией», которая у современников вызвала могучую молитвенную приподнятость духа, сочинял и «Музыку на воде». Притом он говорил: «Я очень сожалел бы, если бы моя музыка только развлекала моих слушателей: я стремился их сделать лучше».
На авансцену истории пошлость вылезла во второй половине XIX века. Т.Адорно писал об «омерзительных порождениях венской, будапештской и берлинской оперетты». Но оперетта была лишь промежуточным звеном в планах дьявола. Вульгарность ее канканов была чересчур легковесной — чисто светской. Не хватало «серьезности» — прямых мистических и генетических связей с инфернальным миром.
Новый импульс пришел из мира шаманизма — из магических практик мира. Стержнем выражения стала ударность.
Чем отличаются шаманские заклинания и колдовство от молитвы — сущностно и интонационно?
В молитве человек, смиряясь пред Совершенным Богом, жаждет сподобиться этой несказанной чистоты. Его сердце, благодатно исполненное теплотой божественной любви, естественно выражает себя в идеале благоговейного ангелогласного пения.
Заклинание — антимолитва. В ней человек хочет подмять мир под себя, а самому остаться в ожесточении. Основой выражения здесь уже не может быть пение, потому что сердце поет от любви, а любовь посылается в верующее богопреданное сердце благодатью Божией.6
Ожесточенное сердце не поет. Оно возбуждается ударами ударных, а человеческий голос присоединяется к ним выкриками и скандированным произнесением слогов (как бы артикуляционными ударами). Удар же показательным образом связан с удручающим рядом родственных слов: «драть», «раздор», «драка», «вздор», «дрянь», «задирать», «дерьмо»… Тембр выкриков не стремится к благообразной стройности, — скорее к шокирующим странностям и экстравагантной дикости (прообраз чего мы видим в шаманском камлании).
Общий архетип заклинательности легко узнается как в древней магической практике, так и в современном роке. Туземцы-язычники из разных стран мира, обратившиеся к христианству, сразу же опознали в рок-музыке, которую впервые слышали, этот хорошо знакомый им дух призывания бесов, от которого они отказались, уверовав во Христа. Магические корни рок-музыки опознаются и самими музыкантами, когда они обращаются к христианской вере.
Упоение ударностью впервые выразило себя в джазе. Само это слово было крайне неприличным, вульгарно-изобразительным. Оно означало занятие грубым сексом в состоянии опьянения. Не эта ли грязь отразилась в непременном атрибуте джазового идеала звукоощущения, который так прямо и обозначается терминологией джаза: звуковая грязь? Звук джаза тяготеет к хрипу, словно пропитый или прокуренный, и не терпит ангелоподобия.
Горький в статье «Музыка толстых», напечатанной в 1928 году в газете «Правда» (номер 90 от 18 апреля), напрасно сузил интерпретацию нового типа звучания, сведя инфернально-мистическое к чисто земному и классово-социальному, но сама неблагоговейная звуковая атмосфера схвачена необыкновенно метко:
«…вдруг в чуткую тишину начинает сухо стучать какой-то идиотский молоточек — раз, два, три, десять, двадцать ударов, и вслед за ними, точно кусок грязи в чистейшую, прозрачную воду, падает дикий визг, свист, грохот, вой, рёв, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздаётся хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки; весь этот оскорбительный хаос бешеных звуков подчиняется ритму едва уловимому, и, послушав эти вопли минуту, две, начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, размахивая огромным фаллосом… Нечеловеческий бас ревёт английские слова, оглушает какая-то дикая труба, напоминая крики обозлённого верблюда, грохочет барабан, верещит скверненькая дудочка, раздирая уши, крякает и гнусаво гудит саксофон». «Это — музыка для толстых». «Это — эволюция от … Моцарта и Бетховена к джаз-банду негров, которые, наверное, тайно смеются, видя, как белые их владыки эволюционируют к дикарям, от которых негры Америки ушли и уходят всё дальше». Проницатеьно подметил Горький и то, что джаз в своей основе есть циничное надругание над любовью и над всей великой культурой человечества. Тогда становится понятно, почему под дьявольски-холодные звуки джаза невозможно провожать человека в вечность.
Рок-музыка тоже наследовала ударную природу. Термин "рок-н-ролл", как рассказывают сами рок-музыканты, был создан кливлендским диск-жокеем Аланом Фридом в качестве эвфемизма вместо неприличной фразы, обозначавшей занятие сексом на заднем сидении машины. Магический корень нечистоты остается в ней и поныне.
Обращает на себя внимание ее инструментарий. Рок питается электроникой. Как ни повреждена грехом современная профессиональная музыка великой традиции, она все же не приняла безобразия электроники. Поиски электронных звучаний в рок-музыке направлены не к великим идеалам Страдивари, не к живой божественной красоте. Звуки ищутся экстравагантные — чавкающие, утробные, зловещие, духовно грязные, находящиеся ниже уровня человеческого достоинства и благородства. Не образ Христа стараются они запечатлеть, а образ скота, зверя или беса. То же нужно сказать о разболтанности запечатленных интонацией движений.
Если классическая музыка отличается благоговейным отношением к звуку, то у исполнителей рока определяющим качеством стала развязность. Развязность («потеря эстетического стыда», как выражался Д.Шостакович) — это не свобода. Свобода от Бога. Она трепетна, ответственна, пронизана страхом Божиим, боится оскорбить любовь Божию. «Страх Господень — дар от Господа и поставляет на стезях любви» (Сирах. 1:13). И сама Божия любовь предельно деликатна: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3:20). Не то — разболтанность. В ней нет внутренней дисциплины, нет духовно-собранной созидательной воли, потому что она не знает любви и ей наплевать на других, — такова цена ее бесстрашия. «Дисциплина» — от disco, «учусь»: состояние учащегося. Развязность не может учиться. Безграмотная, она хочет всех учить уже с младенческих лет.
Разболтанность движений, походки, поз, манер — разве это малость? Не свидетельство ли разболтанности души? И воспитание мировоззренческой разболтанности рок-музыкой — не преступление ли пред человечеством? Как может всосавший в себя рок-музыку учиться? Истина, добро и красота удаляются от него. Здесь — начало обвала культуры и жизни.
Здесь целесообразно возразить на часто используемый аргумент в пользу введения рок-музыки в ограду Церкви. Ссылаются, например, на деятельность Лютера, превращавшего народные напевы в хоралы. Что ж, проведем подобный мысленный эксперимент. Возьмем «Мекки-Мессер» — зонг из музыки Курта Вайля к пьесе Бертольда Брехта «Трехгрошовая опера». Снимем в этой песенке Мекки, главаря воровской шайки, грабящей банки, уголовную синкопированную ритмику. Изложим напев ровными неспешными длительностями в строгом аккордовом складе и послушаем его в величественном звучании органа. Узнает ли кто прообраз?
Этот ли путь имеют в виду сторонники названного исторического аргумента? Нет, они подталкивают людей к прямо противоположному ходу, имея в виду заимствовать для Церкви вовсе не какие-то конкретные напевы, а саму интонационную манеру.
Но это разворачивает смысл на 180?: тогда (перефразируя слова св. Иоанна Кронштадтского) по всему пространству церковного напева будет двигаться не Святой Дух, а Мекки-Мессер (Мекки-нож, по-русски) под видом Христа. Вот о чем на самом деле идет спор.
Но он нас ведет и еще дальше. Раз уже зашла речь об исторической аргументации, она заставляет нас поставить и более сильный вопрос.
Должна ли вообще музыка Церкви под предлогом демократичности становиться подобострастной миру?
Господь пришел на землю в момент величайшей развращенности народов. Какая музыка звучала тогда в огромной Римской империи, одной и провинций которой была и земля, по которой ходил Спаситель? Вот Нерон (37–68 гг.), один из самых невероятных злодеев и развратников истории, неслыханный мучитель христиан. Воспитанный лучшими учителями (в частности, Сенекою), по гуманистическим понятиям он мог считаться «всесторонне развитой личностью», ибо занимался резьбой по камню, рисовал, писал стихи, искусно правил лошадьми, организовал Юношеские, а затем Нероновские игры, считал себя великим артистом («Какой артист погибает! — как говорят, воскликнул он перед самоубийством), также играл на кифаре, сочинял и исполнял песенки.
Что нужно было делать Церкви? Подставлять под песенки Нерона христианские тексты, заискивая перед музыкальными пристрастьями века ради любви к ближним? Пристало ли чистоте раболепствовать перед грязью? Раздавался ли хоть один голос, говоривший, что не так уж страшна развратная культура, что и ее можно принять ради любви к братьям-язычникам?
Нет, Церковь, водимая Святым Духом, пошла по противоположному, единственно правильному пути: она предельно дистанцировалась от смрадной псевдокультуры, замешанной на удовольствиях и сладострастии. «Изнеженные напевы и плаксивые ритмы, эти хитрые зелья карийской музы7, развращают нравы, своим разнузданным и коварным искусством незаметно вовлекая душу в разгул космоса (народного гулянья)»,— писал Климент Александрийский. Церковь с твердой решимостью отстранилась от окружавшей интонационной среды с ее внутренней духовно-нравственной гнилостью, разъевшей обреченную на смерть цивилизацию!
Ее развратному духу она противопоставила пение неслыханной чистоты. Неслыханным в нем был Дух, воплотившийся в небывалой интонации, которая освободила себя от стихии танцевальных движений и ритмов, от тирании песенно-танцевальных структур. Эта свобода несла в себе радость полной победы нового, духовного человека над ветхим, плотским. Сердце исцелилось от тяжести, от скованности плотским началом, и с дерзновением любви возметнулось к небу. «Горе имеим сердца!» — слышим мы возглас на литургии. Символом воскрыленности сердца к Богу и стали христианские напевы, струившиеся легко, свободно и своей чистотой омывавшие души христиан. Этот новый дух, воплощенный в новом способе ангельского пения, и стал тем главным, что передавалось в качестве Традиции (=Предания) из страны в страну. (Ладовая же основа могла оставаться национальной).
Сейчас вновь видим мы великое развращение на земле. И знаем: скоро опять придет Господь, но уже не для дарования возможности спасения, а для того, чтобы навсегда оказались разделенными пшеница и плевелы. Как мы Его встретим? Распевая песенки Нерона с христианскими словами?
С чего это мы взяли, что путь либеральных смешений в культуре угоднее Богу, чем путь чистоты с отторжением грязи?
Великую силу музыки, которая может обернуться и возвышением людей, и их порчей, чутко различали древние. «Надо остерегаться, — писал Платон, — вводить новый вид мусического искусства — здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях».8 Так же полагали на Востоке.
Ничто не изменилось в наши дни! Музыка не стала менее действенной силой жизни! И сейчас она невидимо находится в центре жизни, ибо в ней всего явственней для сердца выражена генетическая программа развития общества. То, что мы этого не видим, — не видим очевидного, — есть лишь результат нашего добровольного ослепления, нежелания каяться и нести ответственность пред Богом. Как можно этого не видеть? Гигантская индустрия развлечений — не явный ли симптом того, что музыка по-прежнему находится в самом центре жизни? Только какой жизни?
Ныне музыка первенствует в растлении именно потому, что действия ее безмерно глубоки и простираются в область «избытка сердца». Именно в этот мистическую сердцевину души направляет свои интонационные энергии музыка. И если народ примет в себя интонационно выраженную стратегию смерти, можно быть уверенным: он исчезнет из истории. Об этом свидетельствовали древние. Об этом же говорит и реальное положение дел: катастрофически стремительное вымирание населения северного полушария земли, от Америки до Камчатки, попущенное за отречение от Христа.
Рок-музыка, порождение дьявольской стратегии, враждебна Христову идеалу Божественного совершенства человека в чистоте, святости, смирении, кротости. Ей глубоко ненавистен «сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» (1 Петра 3:4). Потому она абсолютно несовместима с тем избытком сердца, с тем огнем ревностной любви, который принес на землю Христос (Лк. 12:49-50). Если измененная психика поколения нераскаянных детоубийц ярится на святость материнства, может ли она спокойно переносить чистоту классической музыки? Она остервенело требует грязи. Так образуются порочные круги в жизни: рок-музыка, от младенчества настраивая психику по камертону дьявола, подталкивает подростков к грязной жизни, а совершаемые ими нравственные преступления накладывают на душу печать Каина, требующую еще большей демонизации рок-музыки.9
Рок-музыка, сделав себя пристанищем всякому нечистому духу, явилась закваской и мировоззренческим оправданием растленного рок-стиля жизни. Там наркотики, самоубийства, смрад пороков, оглушение и помрачение ума, нетрезвенность совести, насилие, преступность, начинающаяся уже с бессмысленных жестокостей после рок-концертов, половые извращения, множащиеся болезни тела… Рок-музыка — символ свального греха человечества. Сексуальная распущенность, помещенная на пьедестал, в центр жизни, составила эпоху в истории массового детоубийства, ибо секс — преступление не только против любви, но и против жизни.
Агрессия, секс, сатанизм — общеизвестные доминанты рок-музыки. А как другие грехи, например, повальная коррупция, тотальное воровство, предательство родины? Сам принцип распущенности делает душу терпимой ко всем прочим грехам. Композитор Гаврилов в конце ХХ века писал о том, что уголовная манера пения оттого «так популярна, что у нас огромная часть населения в большей или меньшей мере пассивные, потенциальные или активные воры, и каждый из них в глубине души ощущает себя уголовником, и ему мила и одобрительна ЭТА БЛАТНЯЧЬЯ красота — расхлыстанность, грубая чувственность, дешевенькая романтика и суперменство». Можно отметить чуткость художника, рано ушедшего из жизни. Психологи ныне заговорили о "феномене массового "воровского" сознания". И лингвисты отмечают криминализацию языкового сознания: блатной язык теснит литературный, словно вся страна стала единой воровской шайкой.10 Он проникает на телевидение, в язык интеллигенции. В стране популяризируется мат, за который раньше на Руси били батогами. Куда же далее: мат пытался узаконить, приравняв его к норме языка, бывший министр культуры (!) М.Швидкой. Сознание неизбежно становится бытием: по статистике 1999 года каждый четвёртый мужчина в России «отбывал наказание в местах лишения свободы».
В этот дьявольский хоровод силы ада пытаются теперь затащить людей и из Церкви, пользуясь приманкой «православной» рок-музыки, как ранее вовлекли и растлили христианские общества Запада. Приманка соблазнительна, ибо велико желание многих примазаться к мировому свальному греху в области поп-культуры и в то же время хорошо выглядеть в своих глазах пред Богом.
Но мы должны, наконец, увидеть во всей значимости то, что открыто нам Божественным всеведением: избыток сердца, который наполняет своими энергиями слово, есть его реальное глубинное содержание. И тогда нам станет понятным, что соединение благочестивых слов с внутренней гнилостью интонации есть самое последнее в истории слово дьявола в глумлении над христианами, самый последний способ породнить православие со всем миром современной нечисти, со вселенской империей зла.
Соединение выражаемой музыкой дьявольской стратегии жизни с православными идеями есть обман, направленный на размывание христианской веры, на превращение христиан в пособников апостасийного глобализма. Потому те, кто нелицемерно хочет быть со Христом, должны решительно отвергнуться рок-музыки, порождения поколений детоубийц с измененной психикой. Путь действенного героического покаяния — единственный. Путь сладких компромиссов и сделок с дьяволом — опаснейшая ложь.
1 В последние века в связи с извержением ума из сокровенности сердца не только иссохло понятие слова, но и само звучащее слово стало сухо-говорным. Исторически же поющееся слово древнее говорного. Древние языки пелись, были долготными. Само понятие акцента развилось из cano «пою» (родственные слова кант, кантор, кантата, кантилена). Акцент — семантический эквивалент греческого понятия просодии. Но и оно — от «оды», песни. Главный слог слова и фразы до наступления Нового времени выделялся не рявкающим ударением (англ. stress, нажим), как ныне, а пропеванием. Соответственно было организовано стихосложение (к примеру, античные хорей и ямб были не двухдольными, а трехдольными метрами). В музыке не было тактовой черты и отсутствовало тактовое ударение. Соответственно и танец был не столько движением, сколько демонстрацией прекрасных поз и их смен. У народов, не затронутых цивилизацией, общественные мероприятия, например, суды, до последнего времени развертывались как оперы. В Библии возвышенная речь ассоциировалась с голосом трубы. Вот Божественное повеление пророку: «Возвысь голос твой, подобно трубе» (Ис. 58,1). И Небо, говорящее древней напевной речью, говорило голосом трубы («голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною» – Откр. 4,1). Современному уху трудно принять этот образ: труба звучит, а мы бурчим, и между этими двумя способами звукоизвлечения — непроходимая пропасть. Для древнего уха пропасти не было. Труба, явление силы Божией, именно говорила в древнем, напевном, смысле этого слова. В этимологическом прошлом этого слова такие значения, как гудеть, вопить, звать, звучать.
2 «Искусство начинается… когда «гадкий утенок» повседневности превращается в лебедя; когда же этого превращения не наблюдается, то нет и самого искусства». – Н.К. Метнер. Письма. М., 1973. С. 310.
Так же думали святые. «Изящные произведения искусства, — писал свт. Феофан Затворник, — услаждают не одною красотою внешней формы, но особенно красотою внутреннего содержания, красотою умно-созерцаемою, идеальною. Откуда такие явления в душе? Это гостьи из другой области, из области духа. Дух, Бога ведущий, естественно постигает красоту Божию и ею единою ищет наслаждаться... Красоту Божию созерцать, вкушать и ею наслаждаться есть потребность духа, есть его жизнь и жизнь райская... Вот откуда эти гостьи, — сладостные, отрешенные от всего чувственного, чувства, возвышающие душу до духа и одуховляющие ее!» (Свт. Феофан Затворник. Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться. — М., 1914.. С... 40-41).
3 В. А. Жуковский. Полное собрание сочинений в 12 томах. – СПб., 1902, т.XI, с.16
4 Епископ Игнатий (Брянчанинов).Письма о подвижнической жизни. Париж-Москва, 1995, с.221-222.
5 К.Д.Ушинский. Материалы для педагогической антропологии и материалы для биографии. Т. III. Спб, 1908, с. 141, 145.
6 «Есть только одно истинное «счастье» на земле — пение человеческого сердца. …Сердце поет, когда оно любит; оно поет от любви, которая струится живым потоком из некой таинственной глубины и не иссякает; не иссякает и тогда, когда приходят страдания и муки, когда человека постигает несчастье, или когда близится смерть, или когда злое начало в мире празднует победу за победой и кажется, что сила добра иссякла и что добру суждена гибель. И если сердце все-таки поет, тогда человек владеет истинным «счастьем»… Тогда все остальное в жизни является не столь существенным: тогда солнце не заходит, тогда Божий луч не покидает душу, тогда Царство Божие вступает в земную жизнь, а земная жизнь оказывается освященною и преображенною. А это означает, что началась новая жизнь и что человек приобщился новому бытию… Сердце поет не от влюбленности, а от любви; и пение его льется подобно бесконечной мелодии, с вечно живым ритмом, в вечно новых гармониях и модуляциях. Сердце приобретает эту способность только тогда, когда оно открывает себе доступ к божественным содержаниям жизни и приводит свою глубину в живую связь с этими не разочаровывающими драгоценностями неба и земли… прекраснее всего то пение, которое льется из человеческого сердца навстречу Господу, Его благости. Его мудрости и Его великолепию. И это пение, полное предчувствия, блаженного созерцания и безмолвного, благодарного трепета, есть начало нового бытия и проявление новой жизни...» ( И.Ильин. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний).
7 Карийцы обитали в Малой Азии, на территории современной Турции. Родом из главного города Галикарнаса (современный Бодрум) был греческий историограф Геродот.
8 Платон. Собр. Соч. в 4-х т. Т.3. — М., 1994, с.193.
9 Эти круги и циклы мы видим на Западе особенно с 60-х годов. У нас — с 1992 года (резкое расширение сферы порнографии, пропаганда секса, возрастание потребления наркотиков, взрыв интереса к року, аборты, начало демографического обвала, сверхнизкая рождаемость, вымирание народа).
10 И.Ильин в статье «Уголовщина и политика» показал сращение этих сфер: уголовная искривленность мысли, взобравшись на трон государства в 1917 году, навязала себя всему населению. В отличие от всех остальных бывших социалистических стран, в России прошедший период не был признан нелегитимным, страна не захотела себя официально признать правопреемницей 1000-летней России. По причине этой фальши уголовный стиль мышления, не будучи обличенным, не только сохранился в ней и поныне, хотя и в противоположном, казалось бы, обличье, но и продолжает бесконечным образом разрастаться.
