О монашестве ученом
Заводим речь об этом предмете согласно обещанію, данному нашим читателям полгода назад в ответ на вопрос в области церковно-приходской практики: „может ли монах проповедывать". На основаніи примеров из святоотеческой исторіи мы утверждали, что может, но за послушаніе, и обещали посвятить особую статью для раз ясненія того, как совмещается подвиг жизни монашеской с пастырскою деятельностью.
Что такое монашество по существу? Как жизненный принцип, монашество заключается в том, чтобы ставить единственною целью своей жизни созиданіе своего внутренняго человека, т. е. уничтоженіе греховных склонностей или „совлеченіе ветхаго человека, тлеющаго в похотех прелестных, и воплощеніе в себе новаго человека, т. е. духовных совершенств, заповеданных ученіем благодати.
Подобное определеніе цели принятія монашества явствует и из чина постриженія и из всех отеческих писаній о монашеской жизни, между коими главнейшія состоят из указанія, во-первых, свойств греховной природы нашего падшаго естества и средств к исторженію их (ученіе о восьми пороках ), и, во-вторых, из раскрытія способов к усвоенію совершенств богоподобія и описанія свойств последняго (добродетели). Но монашеская жизнь по отеческим твореніям и по фактам своей пятнадцативековой исторіи являлась не как принцип только и не как раскрытіе чисто суб ективнаго психическаго процесса постепеннаго христіанскаго возрастанія человека, но и как известный спеціализированный способ примененія этого процесса к жизни, как известный определенный индивидуальный и общественный быт. Раскрытіем и регламентаціей этого способа занимаются монастырскіе уставы, сохраняющіеся в преданіи и писанные.
Вопрос о совмещеніи монашества с пастырством, естественно, возникает потому, что пастырство есть деятельностьобщественная, требующая от пастыря и духовнаго участія в жизни мірян, и постояннаго внешняго соотношенія с людьми, а монашество ставит своею единственною целью внутреннее самовоспитаніе, средством же к нему уставы предлагают уединеніе и отрешеніе от мірских людей и дел. Впоследствіи даже психическій процесс усовершенство ванія был спеціализирован почти исключительно к покаянию и самый подвиг монашества с ужен до понятія подвига покаянія,.— прибавим, параллельно с подобным же пониманіем существа христіанской религіи вообще, каковое ея пониманіе имелось еще у преп. Ефрема Сирина, а после Дамаскина стало господствующим, чтобы не сказать исключительным, до наших дней.
Когда начинаешь говорить о совмещеніи пастырства с принципом монашества, возражатели прерывают: монаше-ство, как учрежденіе, не есть принцип , ибо, как таковой, оно ничем не различается от христіанства вообще, а потому вопрос может быть только о совместимости уставов с пастырскою деятелыюстью, на что ответ ожидается, конечно, прямо отрицательный. Но нам кажется, что монашество отличается от общехристіанских обязанностей и по существу, не как нечто высшее их , что невозможно (Матф. V, 48 относится ко всем христіанам), но как известное спеціальное их определеніе. Усовершенствованіе возможно двумя путями. Я могу войти в условія того быта, в котором я создан, и, — „пребывая, по слову апостола, в том званіи, в котором призван", — ставить себе целью совершеннейшее исполненіе своих бытовых (семейых, общественных и пр.) обязанностей и вместе с тем созиданіе своего внутренняго человека так, чтобы быть в этом званіи совершенным. Так равноапостольный Владимір, приняв крещеніе, остается семьянином и властелином, но то, что прежде ему служило средством для злодеяній, становится теперь путем к доброделанію, он желает исполнить все заповеди евангелія, но прямым долгом своим почитает возращеніе в себе добродетелей, — необходимых для правителя: мудрости и милосердія. Он призван в званіи князя и семьянина и желает быть князем и сем янином христіанским .
Возможен и иной путь спасенія. Человек, желающій спасаться или воплощать в себе христіанскія совершенства, отыскивает не способы их наилегчайшаго проведенія в свой быт, но ищет такого быта, в котором для него эта цель наилегчайшим образом достижима. Но в таком случае спросят нас: надо назвать монахом и того, кто в качестве подобнаго быта выбрал бы жизнь брачную? Св. Писаніе исторія церкви на это отвечают,что для целей духовнаго совершенствованія, как единственных в жизни, человек не изберет жизни брачной, хотя и в последней путь нравственнаго совершенствованія для него не пресечен (I Кор. VII, 32—40), что количество способов к удобнейшему достиженію евангельских совершенств ограничено тремя монашескими обетами 25). Все ли способы легчайшаго спасенія обнимает наше монашество, или возможны и другіе, не вошедшіе в него исторически, — это вопрос другой, но несомненно,что учрежденіе монашества пред являет свое самосознаніе, как известнаго принципа вообще, а не как его определеннаго бытового приложенія только. Это явствует из самых обетов постриженія — чисто моральных: послушанія, нестяжанія и девства и из всего чина, где нет речи об обязательности известнаго сложившагося бытового режима. To же подтверждает и исторія монашества: сперва были только анахореты, затем явились киновіи и уставы, потом явилось житіе скитское, столпническое, Христа ради юродство, даже миссіонерство (из Кіева напр.).
Уставы, т. е. регламентировка монашеской жизни и быта, касаются только киновій и скитов все прочіе виды существовали без них. Даже более: теперешній обет — пребывать в монашестве и даже в том же монастыре, даже до смерти, явился впоследствіи, а прежде пустынножительство принималось и на время. Но, скажут, те виды монашества имеют традицію в лице великих угодников; а имеет ли ее пастырская деятельность монахов? Имеет в лице древних святителей вселенских, которые не считали изменой для своего подвига жизни выходить из пустыні на патріаршіе престолы; имеет и в лице святителей новей-ших, которые, принимая монашество по окончаніи курса богословских наук, несомненно шли прямо на подвиг пастырства в чине иноческом и, готовясь одинаково к тому и другому, тем самым исповедали свою веру в их полную совместимость; таковы свв. Димитрій Ростовскій, Иннокентій Иркутскій, Тихон Задонскій. Правда, мы не имеем строго формулированных и авторизованных церковію регламентацій такого быта, но ведь и монастырское монашество их получило не до своего историческаго возникновенія, a значительно после, и между тем от этого не стало лучше и почтеннее, нежели прежде. Церковная жизнь сама в себе несет свою святость и свое оправданіе: не регламентація ее узаконяет, но напротив ею-то проверяется и авторизуется; церковь верует в единосущіе Отца и Сына не потому, что так решили два собора, но соборы эти признаны, потому что оказались с внутреннею жизнью церкви согласны. Итак, вполне законно ставить вопрос о совместимости пастырства с монашеством, как с принципом, как с известным внутренним расположеніем жизни, и отвечать на этот вопрос в смысле утвердительном с церковно-исторической точки зренія. Но религіозная жизнь интересуется не столько доказательствами положеній, сколько их принципіальным раз ясненіем; поэтому, кроме исторических доказательств, мы бы желали иметь и жизненное выясненіе того, как может христіанин об единять в своей душе аскетизм и попеченіе о душах ближних. Прежде нежели дать прямой ответ, остановимся на тех явленіях современной церковной жизни, которыя вызывают самый вопрос вместе с желаніем ответа отрицательнаго; явленія эти происходят из неправильнаго взгляда, как на монашество, так и на пастырство, и выражаются в следующаго рода недоуменных указаніях.
Указывают именно на то, что сочетаніе этих двух званій так же мало удается молодым ученым инокам, как служеніе двум господам: или одному будешь служить, a o другом нерадеть, или о последнем заботиться, a o первом небречь. При этом молодость и постоянно питаемое повышеніями честолюбіе скоро могут заставить позабыть о спасеніи себя и других и извинять свои грехи против монашества пастырскими обязанностями, а грехи против пастырскаго долга — ссылкой на монашескіе обеты; пренебреженіе молитвой, посещеніем храма, постом, бедностью монашескаго житія, забвеніе иноческаго служенія, простоты в обращеніи с низшими и безхитростной искренности с высшими и т. д. — все это склонны оправдывать указаніем на необходимость сохранить представительство педагогическаго авторитета. Участіе же в мірских обедах и собраніях, раз езды по гостям и т. п. молодой инок — пастырь и педагог готов об яснить необходимостью поддерживать общеніе с сослуживцами ради общей пользы школы. Но враг силен и если с ним не бороться, „облекшеся во вся оружія Божія", то он скоро овладевает монахом и грозит его сделать человекоугодником и плотоугодником, принижая дух его к земле и отчуждая от всякаго паренія горе. Вот почему монахи пустынные относятся к своей ученой братіи более враждебно, чем к пастырям мірским. Какова же пастырская деятельность молодого ученаго монашества, если ради нея пренебрегается аскетизм? Конечно есть и истинные пастыри-педагоги, каков был св. Тихон Задонскій и Макарій Алтайскій особенно, но их меньше, чем ученых аскетов, потому что аскетом может быть ученый монах, как педагог по призванію, так и чуждый сего призванія, но педагогом — монах, лишенный пастырскаго призванія, никогда не будет. Пастырское дело — дело трудное; аскетизм уединенный требует самоотреченія внешняго, телеснаго; правда, это будет не настоящій христіанскій аскетизм, но теперь и таким удовлетворяются, в котором преобораются лишь плотскія страсти, а об искорененіи безсердечія, сухости и гордости заботятся в обителях меньше, чем прежде; да это и психологически трудно, когда вся религія для многих пріобрела характер только покаянія. Труднейшее самоотреченіе требуется для пастырскаго аскетизма: здесь недостаток смиренія, терпенія и самоумерщвленія будет сказываться гибельными последствіями на каждом шагу. Поэтому от пасенія душ своих питомцев монах-педагог нередко отказывается и впадает в то самое искреннее заблужденіе, что так как он ведет это дело исключительно за послушаніе церковной власти, то он обязан лишь применять суще-ствующія узаконенія, наказывать известные проступки предусмотренными в уставе семинарій карами и наблюдать за канцеляріей и экономіей. Нося священный сан и одежду, такой педагог рискует совершенно отожествиться с фрачными чиновниками и естественно родителям учеников остается только недоумевать, для чего монаху дали послушаніе, столь мало имеющее связи с духовным его возрастаніем, которое есть единственная цел послушанія. При этом частые переводы монаха-педагога из одной школы в другую препятствуют ему усвоить даже такую степень привязанности к ней, какую естественно (помимо аскетизма) усвоивают светскіе наставники-старожилы. Оторванный от воспитывающей среды монастырской и постоянно отрываемый от возможности полюбить от души какое-либо иное церковное учрежденіе, ученый монах естественно подвергается искушенію любить всеми силами души... только самого себя и затем с двойною силою ставить вопрос о совместимости пастырской деятельности с монашеством. Положительный и прямой ответ на него мы дадим в следующей главе.
В первой главе было выяснено, что хотя точное соблюденіе всех внешних предписаній общежительных уставов несовместимо с пастырско-педагогическою деятельностью ученаго монашества, но отсюда нельзя заключать к несовместимости такой деятельности с самым званіем или чином монашеским, который заключается прежде всего в принципе, а именно—в решимости расположить свою жизнь так, чтобы жить только для созиданія в себе новаго человека; исторія св. отцев показала, что решимость эта остается исполнимою в самой действительности, если подобный искатель спасенія принимается за деятельность пастырскую.
Нам должно теперь предложить посильное религіозно-психологическое выясненіе подобнаго пути нравственнаго самоусовершенствованія, для коего современная действительность отступает иногда так далеко, что в сознаніи многих, искренних даже христіан, пастырское званіе является исключающим возможность монашескаго подвига.
В № 14 нашего изданія были приведены те изреченія ев. Писанія о сущности пастырскаго служенія и пастырскаго долга, которыми пользовались все отцы церкви, от св. Иринея до св. Тихона Задонскаго, при изложеніи обязанностей христіанскаго духовенства 28). Из всех этих изреченій явствует, что пастырское дело не есть деятельность внешняя для нашей души, деятельность, отрывающая человека от духовнаго бденія над своею ввутреннею жизнью, но — деятельность аскетическая, не в смысле умерщвленія плоти, но в смысле иного, духовнаго самоумерщвленія ветхаго человека (Іоан. X,. XIV—XVII; 1 Кор. IX, 19; X, 33; XV, 31; 2 Кор. IV, 5, 11, 12; Гал. II, 21; IV, 19; Фил. I, 25; II, 17; 1 Сол. II, 8; Іер. XXIII и XV; Іез. III, XIII, XXXIV и мн. др.). Пастырской деятельности (т. е. отрешенной от внутренней жизни) нет: существует пастырская совесть. Как пустынник забыл весь мір и смотрит лишь на Бога и на созиданіе своего внутренняго человека: так и для пастыря существует только одна цель жизни — созиданіе сего внутренняго человека, но не в себе только, а и в пастве. Всю паству свою за-ключает он в свою совесть и духовно отожествляется со всеми ему порученными от Бога душами. Нечто подобное испытывает добрая мать — христіанка: она во всякій момент переживает настроеніе каждаго своего ребенка и за каждаго болит душой и трепещет, чтобы он не впал в грех, не забыл Бога; так молился за детей еще праведный Іов. Пастырь не живет для себя, он душу свою полагает за овцы и очищает души своих духовных чад с такою же ревностью, как бы свою собственную. Правда, он для этой цели употребляет и внешнія средства (проповедь, общественное богослуженіе, частныя беседы), но все эти средства будут пастырским деланіем, а не іезуитским штукмахерством, лишь под тем условіем, если они являются непосредственным обнаруженіем процесса совести. Если я говорю проповедь против пьянства, то она совершенна лишь тогда, если я в своих проповеднических сетованіях чувствую себя так, как грешник, упрекающій себя за свои грехи, как добрая мать, умоляющая сына оставить какой-либо порок, более для нея мучительный, чем ея собственные недостатки. Из такого определенія пастырскаго долга явствует, что и деятельность или образ жизни пастыря должен быть аскетическій, внутренній. Пастырь должен много говорить, ходить и делать, но еще больше молиться, плакать, убивать эгоизм и гордость в тайнике своего сердца, должен помнить и посильно воспроизводить не только проповедь на горе, но и молитву с бореніем в саду Гефсиманском. Это положительная сторона пастырской совести, отрицательная выясняется отсюда с полною точностью. He тот есть плохой пастырь, который не знает по гречески и не имеет музыкальнаго слуха или внушительной наружности, но тот, кто не убил в себе себялюбія, как цели жизни своей, кто не умеет молиться, кто не умеет любить, сострадать и прощать. Ветхій человек, а не внешнія несовершенства — вот главное препятствіе в пастырском деланіи. А если так, то скажите, по искренней совести, выгодно ли или не выгодно для паствы, если за духовное возращеніе ея возьмется такой христіанин, который именно это умерщвленіе в себе ветхаго человека сделал для себя единственною целью жизни, который ради нея отказался от всяких земных уз, от семьи, от родных, от имущества, от сословія, от своей воли, наконец ? (в смысле всякаго рода вещественных привязанностей, симпатій, темперамента, привычек и пр.).
Что служит у нас препятствіем — перейдем к реальной жизни—к успеху всякаго добраго начинанія в любой общественной сфере — церковной, государственной, земной, литературной? Встреча человеческих самолюбій, нежеланіе деятелей поступиться личными преимуществами и корыстями, действенность в нас ветхаго человека. Возможны ли были бы кровавыя драмы исторіи, еслиб Алкивіады и Наполеоны слышали что-нибудь о монашеских обетах и признали их душой?
Кажется довольно сказано, чтобы с полною ясностью понять, что монашество, как известный жизненный религіозный принцип (а не отрешенная от него внешняя бытовая форма) — не только не умаляет пастырскаго деланія, но всецело служит ему на пользу, почти целиком постулируется им. Если же действительность представляет иногда примеры противоположные, то в тех случаях, когда люди не видят в своих пастырских обязанностях ничего, кроме канцелярски-чиновничьяго дела, за каковое воззреніе и получают возмездіе, если не на земле, то на суде Божьем.
Но насколько доступно для сил человеческих сохранить духовное бденіе над собою при необходимо встречающемся разсеяніи в пастырском деланіи? Чем заменит он продолжительныя уединенныя размышленія, бденія, Іисусову молитву, пост, телесный труд и др. монашескіе подвиги, несовместимые с пастырским положеніем? Прежде всего не следует преувеличивать степень этой несовместимости и разуметь под пастырским положеніем его теперешней status quo. Частнейшія выясненія этой мысли излишни, ибо предоставляются совести каждаго; незнакомаго с положеніем дела отсылаем к статьям высокопочтеннаго протоіерея Иванцова-Платонова в аксаковской „Руси" в 1881 или следующем году.
Но если монах -пастырь и вовсе далек от мысли злоупотреблять своими льготами по отношенію к внешнему аскетизму, то все же, чем он вознаградит время и силы, потраченныя на деланіе пастырское, на увещанія, на проповедь,на писаніе или печатаніе, на беседы, на лекціи и пр.? Пусть все это нужно для спасенія других, пусть все это монах может исполнить даже лучше, чем мірской пастырь, но для его собственнаго-то духовнаго роста что принесет сія многопопечительная деятельность? Ответим на это словами аскета и проповедника — св. Іоанна Златоуста: „тот, кто дает ближнему денег, тот уменьшает свое именіе, и чем более он дает, тем более уменьшится его именіе. Но здесь (в деле проповеди) напротив: тогда-то более и умножается у нас именіе, тогда-то более и возрастает это духовное богатство, когда мы обильно проливаем ученіе для тех, кои желают черпать оное" (Бес. 8 на кн. Бытія). Эту мысль св. отец с настойчивостыо повторяет до десяти раз в этих 67 беседах. Его же выясняет Господь свят. Тихону в виденіи. Когда этот, почти современный нам угодник Божій, живя уже на покое в пустыни, не преставал учить, благотворить и болеть душой за всех, то увидел однажды во сне, что он с великим трудом поднимается по крутой леснице к небу и ему грозит паденіе, но вот со всех сторон к нему подходят различные люди, старые и молодые, мужчины и женщины, и начинают его поднимать и подсаживать все выше и выше, так что он уже без всякаго труда и даже помимо собственных усилій приближается к небу. Итак, пастырское деланіе, как деланіе аскетическое, если его понимать не по-чиновничьи, a пo отечески, никогда не может вредить духовному возрастанію монаха. Твори его за послушаніе, но под послушаніем разумей не только ряд формальных предписаній, но то расположеніе души и жизни, которое, по ученію отцев, связано с самим саном священника и наставника. Обыкновенный отшельник преоборает страсти ради спасенія своей души, а монах-пастырь — ради спасенія многих душ; первый противопоставляет греховным сластям сладость любви божественной, а второй эту любовь понимает с двойною силой, наблюдая духовный рост множества христіанских душ ; первый видит Христа в молитве и в благодатных озареніях своей совести, второй может видеть Христа в жизни людей, — наблюдать постоянно воспроизводимую в жизни Голгофу, Пасху и Пятидесятницу; первому меньше искушеній ко злу, за то второму больше побужденій к добру; первый умертвил себя для Христа, а второй для Христа и для ближних, для Христа в ближних.
Но, говорят, человек слаб, так что внешнее даже соприкосновеніе его с мірскою жизнью может его подвергнуть омірщенію, чувственности, честолюбію, празднословію. Отвечаем — да, всего этого должно остерегаться монаху-пастырю. Но свободен от искушенія человек не будет и в пустынно-обители: чувственность притягивает его симпатіи к украшенію келлій, мелочному лакомству и проч., а честолюбіе находит пищу в повышеніях по монастырской іерархіи. Ему легко не празднословить, что трудно для ученаго, но за то первому трудно сбхраниться от сухости, безучастности и (да не огорчится на нас никто) духовной гордости; напротив, второго любовь к папстве очистит от многих грехов (Іак. V, 20). Впрочем, зачем считаться грехами? Будем лучше хвалиться подвижниками. У пустынников есть великіе постники, известные всему православному міру молитвенники; у монахов ученых не в пустынях, а в семинарских стенах воспитывались такія евангельскія души, как святители Димитрій, Иннокентій, Тихон. Наконец, кто из пустынных отцев наипаче ублажается? Опять же старцы, т. е. учители духовные, учившіе добродетелям не монахов только, но и мірян. Итак, аскетизм, даже отшельническій, разрешается в пастырство по слову рекшаго: веровах, тем же и возглаголах. He пастырство с монашеством несовместимы, но равно гибельны для церкви внешнее юридическое пониманіе того и другого подвига.
О желательной деятельности монастырей
Прочитав такое заглавіе, читатель уверен, конечно. что речь будет о монастырских школах и больницах для бедных, об устроеніи в обителях раціональных хозяйствт в пример и помощь крестьянским хозяйствам и т. д. He отрицая полезности таких учрежденій, мы однако не можем не предостеречь всякаго требователя подобных реформ — напоминаніем о том, что как ни давно уже раздаются словесныя и печатныя заявленія о их необходимости, но тем не менее оне почти вовсе нигде в Россіи не прививались, да и едва ли привьются, так как, будучи заимствованы из латинских филантропических орденов, эти реформы в таком виде вовсе не имеют у нас почвы ни во внешних условіях монастырской жизни, ни в самых принципах православнаго аскетизма. Но прежде, чем перейти к выясненію обоих положеній, мы просим читателя извинить такой неожиданный для него оборот дела и принять во вниманіе: 1) что мы отрицаем возможность не монастырской филантропіи вообще, а излюбленных казенных форм ея, и 2) беремся обсуждать дело не в принципе, а на факте, оставаясь в стороне со своими собственными взглядами.
Итак, знает ли читатель, что большинство мужских монастырей в настоящее время малолюдно и состоит из людей очень малограмотных? Что оно бедно, т. е. не преизбыточествует, но нуждается в средствах? Что женскія обители почти все буквально нищенствуют? До школ ли тут, до больниц ли, когда есть нечего и петь в церкви некому? Но может быть нам ответят, что просветительно-филантропическая деятельность монастырей желательна, хотя бы в самых микроскопических дозах, не столько ради благодетельствуемых, сколько ради самих благодетельствующих. Действительно, люди, не знающіе монастырскаго быта, говорят: главнейшая причина монашеских пороков —праздность; дайте монаху дело, наполняющее жизнь его смыслом, и он отстанет от всего худого.
Итак, приходская школа или больница должна занять монашескіе досуги: но ведь эти учрежденія нуждаются в людях способных, а они и без того все состоят казначеями, ризничими, келарями и проч. Это раз, а второе: многіе ли личности из числа братства требуются в участники воспи-танія и леченія? He менее ли трех —четырех? А остальные причем останутся? Однако главнейшее затрудненіе не в этом, а в том, действительно ли филантропическая деятельность, и притом привитая монастырю извне, может наполнить смыслом жизнь монахов настолько, что даже порочные между ними обновятся духом под вліяніем упражненій человеколюбія. Монашество есть учрежденіе консервативное по преимуществу, живущее теми же самыми идеалами, при коих оно создано полторы тысячи лет тому назад. Худо ли, хорошо ли эти идеалы осуществляются в наших монастырях, но всякій, кто знает жизнь последних, согласится, что если чем и держится остаток монашества, то силою грандіозной традиціи, а именно великими примерами древних авв и русских подвижников и огромными томами преданій о божественном, чудесном содействіи иноческим подвигам. Общественные идеалы тоже не чужды монаха-простолюднна (а таковых 95%), но они слишком определенны, чтобы вмещать в себя всякія формы служенія ближним, какія только придут в голову европействующей интеллигенціи; они, затем, слишком распространенны, будучи не монашескими только, но и общенародными, они, следовательно, сильны, если не логикой, но бытом и исторіей. Эти идеалы представляют весь мір, содержимым непосредственно силою Божіей, по молитвам церкви; люди мірскіе, преданные нуждам дня, оскудели в молитве, но вот это великое дело на земле берут на себя некоторые из многих, и, освободив себя от жизненной суеты, ограждаются стенами и день и ночь предаются молитве за оставшихся в міре, за благосостояніе церквей, за императора и люди. Но не столько их грешною молитвой, сколько предстательством великих святых на небе и действіями ниспосланной благодати Божіей, проявляющейся в чудотворных иконах и мощах угодников, держится мір; дело же теперешних служителей Бога — окружить эти источники благодати благолепным чином священнослуженія, чтобы с тем большим удобствоме могли из него черпать все приходящіе. Пусть не убежденія самих монахов, а благолепіе обители: святыня, священнослуженіе, порядок монастырской жизни, чтеніе житій в трапезе, красота монастырских зданій и проч. — воздейетвует на души молящихся,—так думают монахи. Ценность обычнаго, естественнаго человека, как духовнаго руководителя ближних, в наших традиціях, перешедших в народно-монашеское міровоззреніе, низведено до ничтожнейшей величины: все дело духовнаго просвещенія богомольцев они возлагают на сверх естественную силу благодати, на действенность самаго быта обители, отображающаго собою священную древность. Итак, кроме личнаго нравственнаго самосовершенствованія чрез подвиг смиренія поста и молитвы, монах высоко ценит дело поддержанія „ благолепнаго чина" и на сей последній смотрит, как на единственное серьезное средство истиннаго пастырства. Заговорите о приходских школах или больницах хорошему валаамцу или афонцу: едва ли вы встретите иное отношеніе к вашему предложенію, чем у крестьянина к изученію французскаго языка. Да мало того, нарветесь еще на цитированіе „Правил монашескаго житія", согласно которым монах только по трем причинам может покинуть обитель, из коих третья гласит: „аще будут обучатися мірстіи отроцы". Правильно ли монашеское міровоззреніе—не знаем, но что оно именно таково, как изложено, в этом можете убедиться не только из бесед с любым монастырским иноком или из чтенія агіографической, аскетической и богослужебной литературы, но из очерков монашескаго быта, вышедших из-под рук скептиков: Лескова, Немировича-Данченко, Благовещенскаго и т. п. Монах смотрит на хорошій монастырь, как на самое благотворительнейшее учрежденіе, а потому учрежденіе при нем какой-либо филантропической отрасли такого рода, какая не входит в органическую жизнь монастыря, представится ему столь же безсмысленной, как если бы ду-ховная академія, собирая экономію чрез сокращеніе расходов, стала употреблять ее не на улучшеніе различных сторон академической жизни, а на учрежденіе городской больницы. Так отнесутся и относятся к предполагаемой реформе все хорошіе монастыри.
Но все, что не удается безпочвенному способу нововведеній, может быть достигнуто теми, кто с умеет найти семена желательной духовно-просветительной деятельности монастырей — в их исторических и бытовых идеалах. Ведь существует же она и фактически, если стягивает ежегодно тысячи народа со всех концов Россіи к известным монастырям. Непонятным для нас образом, но духовная жажда народа удовлетворяется на Соловках и на Афоне успешнее, чем рисунками „Родного Слова" и т. п. Вспомним знаменитую проповедь высокопреосв. Амвросія Харьковскаго о двух теченіях русской жизни: верховом и низовом, народном, котораго мы не видим, но которое течет по своим законам к своим устьям .
Посмотрим, каковы же просветительныя функціи этих знаменитых монастырей, обобщаемыя под одним названіем „благолепнаго чина", который вовсе не заключается только в благоговейном совершеніи священнослуженія. Этих функцій так много, что мы затрудняемся их перечислить сполна; укажем сперва на те, которыя возможно определить нашим интеллигентным языком: благоговейная служба, проповедь (отеческая) в церкви и Четьи-Минеи в трапезе, продажа образов, литографій и книжек, исповедь опыт-ными духовниками, старцы (кто не читал „Братьев Карамазовых " Достоевскаго?), подчиненіе богомольца облагораживающей монастырской дисциплине, показаніе ему церквей и ризницы обители, соединенное всегда с целым рядом благочестивых легенд ; наконец, принятіе монастырями, особенно северными, работников „по обету" на один год, их ассимилляція и затем вліяніе на семейную среду. Говорить ли о тех функціях, которыя недоступны нам, но народу? 0 том, что самый вид обители на краю света, на прекрасном морском ландшафте, для него—целая поэма? Что тысячепудовый колокол, призывающій к заутрени в полночь, для него — целое богословіе? Что даровой обед Руссики для 8000 людей, для него—целая соціологія? Что разсказывающій обо всем этом странник для мужицкой семьи есть лучшій апостол, чем ученый академик ? Итак, речь не о созданіи новых функцій монастырскаго вліянія, но о воз-становленіи существующих ; об этом и побеседуем.
Если согласиться с тем несомненным фактом, что воспріемлющая способность нашего народа совершенно иная, чем у нас, воспитавшихся на Аристотелевой логике, что к его воспріемлемости приноровлены не столько наши гуманныя меры, сколько учрежденія традиціонныя, как по отношенію ко всем способам улучшенія народнаго быта, так и, в частности, в деле благоустроенія монастырей, то речь должна быть не о придумываніи и введеніи новых отраслей религіозно-народнаго просвещенія, но об исправленіи и возстановленіи существующих. Представьте себе, если б 500 русских монастырей обладали теми же просветительными средствами, как Оптина пустынь или афонскій Руссик: чего бы оставалось желать от них ? Но прежде, чем обратиться к изысканію способов к такому поднятію монастырской жизни, скажем еще о возможных улучшеніях в самых-то лучших монастырях — с точки зренія народнаго пастырства.
Должно сознаться, что некоторые монастыри плохо понимают, что именно следует давать народу в продаваемых книжках и картинках. Если попадается среди лиц, приставленных к этому делу, монах-народолюбец, тот -же неученый мужичек, силою самоотверженной любви к ближним умевшій охватить своею душою сущность народных религіозных потребностей: то он оказывается слишком мало видевшим света и не знающим, где достать подходящій матеріал. Итак, хорошо бы сделали наши лавры, если б поручили опытному человеку не только составленіе списка наилучшаго. состава книжек для народнаго чтенія, но и улучшили бы самыя изданія, снабдив их картинками и переплетами, умножив самый выбор книг чрез включеніе в него, кроме житій, еще календариков, поучительных повестей, букварей и пр., словом — того, что можно достать в лавченках, но что получит для народа высшую ценность, если пріобретется у Макарія или у кіевских угодников. Образа в монастырях продаются дорого и выбор их до крайности ограничен. Помощь метахромотипіи негодна для крестьян, потому что им нужны образа большіе, заметные в темных углах. Они поэтому с быстротой раскупают до последняго образа фольговые в рамках со стеклами, каковые идут за 2 p., будучи по квадратному аршину величиной. Пусть обители широко разовьют это мастерство и разнообразят сюжеты таких образов.
Затем, необходимо увеличеніе числа духовников, чтобы исповедь в обители не оставалась тем же, чем она есть в приходе. Нужен строгій выбор ежедневно читаемых проповедей и самих чтецов, чтобы оне не оставались богослужебною формальностью, но словом „света и жизни". Нужно и живое слово, особенно во дни тысячнаго стеченія народа к великим праздникам со всей Россіи, когда все одушевлены религіозным восторгом. Консисторіи должны бы выписать на эти дни лучших витій епархіи, умеющих говорить к народу: слова их будут передаваемы слушателями друг другу по всей Россіи. Нужно далее, чтобы старшая братія не оставляла без вниманія самой серой части своих богомольцев, чтобы и в кухне, где кормятся бабы, происходило такое же чинное чтеніе житія, как и в трапезе; чтобы ежедневно после обедни добрый монах показывал пришлецам ризницу, церкви и др. примечательные предметы обители, не заботясь о том, чтобы набрать побольше в руку; но чтобы положить побольше в души.
Но всего не переговоришь — тем более, что по отношенію к большинству монастырей подобныя пожеланія трудно достижимы. Состоя из нескольких старцев и двух десятков невозможнейших послушников, представителей бродячей Руси, многіе монастыри нуждаются прежде всего в собственном просвещеніи. Да и возможно ли их поправить? He лучше ли закрыть? Конечно, необходимо одно из двух, но вспомним слова митроп. Ипнокентія: „если хотите уничтожить монашество потому только, что оно ослабело, то не уничтожить ли по той же причине и христіанства?"
Насмотревшись в разных углах Россіи на монастырскую жизнь, мы кажется не погрешим, если скажем, что не наличный состав искателей монашества, но почти исключительно настоятели служат причиной упадка большинства обителей Россіи. В некоторых епархіях настоятелями монастырей, за немногими исключеніями, делают или вдовых священников, или неудавшихся ректоров, или архіерейских экономов, крестовых іеромонахов и наиболее оборотистых и хозяйственных членов лаврских экономических администрацій. Настоятели всех этих трех категорій одинаково мало способны быть руководителями обществ, соединившихся ради достиженія нравственнаго совершенства путем молитвы, поста и взаимнаго назиданія, в чем и заключается обязанность монахов. Такая цель жизни далека большинства теперешних настоятелей, а потому они не только всю свою энергію направляют исключительно почти на экономическую сторону обители, но и не стараются даже скрыть своего скептическаго отношенія к монашескому идеалу, повидимому даже не сознают, что должны быть духовными пастырями братіи. Представьте же себе, что делается в монастыре с юношей-крестьянином, который пришел сюда, начитавшись Четьи-Минеи, пришел „за спасеніем", а встречает просто экономическое общество. пропитывающее себя молебнами да панихидами, и совершенно чуждое его внутренняго міра. Почти необходимым следствіем теперешняго положенія монастырей является мірское настроеніе большинства младшей братіи и склонность ея к разгулу за неименіем высшаго духовнаго содержанія.
Если бы настоятели относились к своему монастырю иначе, не старались бы только о том, чтобы из одного монастыря перейти в другой, более выгодный, но считали бы себя послушиниками своей обители, а последнюю — своим последним местопребываніем на земле: то от них бы всецело зависело поднять монастыри точно так же, как на наших глазах в XIX веке Назарій Валаамскій, Феофан Новоезерскій, Пимен Николоугрешскій, Іона Кіево-Троицкій, Серафим Заоникіевскій, Фотій Юрьево-Новогородскій довели свои монастыри до состоянія лавр, приняв их в качестве нищенских скитов. Примеров подобнаго рода очень много и они хорошо известны не только в духовном міре, но и в светском обществе; они, думается, достаточно сильно подтверждают собою ту мысль, что всякое дело требует человека, преданнаго этому делу, а не принимающагося за него по внешним побужденіям. Но где взять таких людей?
Они ееть и их знают, но избегают... Их можно бы найти по одному, по два в каждом почти монастыре между рядовою братіей, а в лучших обителях их найдется и по десятку. И мы видим, что в тех епархіях, где преосвященные заботились о замещеніи настоятельских мест монахами no призванію, там монашество поднялось очень быстро не только в нравственном, но и в экономическом отношеніи; такова, например, Епархія Калужская во время управленія арх. Григорія и несколько ранее. Кто хочет улучшить монастыри, пусть начнет с выбора достойных настоятелей. Успех их деятельности, быстрый и сильный, обусловли-вается, конечно, сколько благодатным содействіем угодников обители, столько же и тем, что за плечами у них стоит и тысячелетняя исторія русскаго быта, и полутора-тысячелетняя исторія монашества, и принцип послушанія монахов настоятелю. Поднять монастырь подходящій настоя-тель может гораздо легче, чем новейшіе филантропы — заменить питейные дома чайными; но если и последнее достигается посредством энергіи и самоотверженія, то перваго ли не достигнет человек, наделенный верою в Бога и любовью к ближнему? Настоятели любят плакаться всякому встречному, что у них, вместо послушников, „пьяная ватага", но ударили ли они сами палец о палец для исправленія ея? Почему же вышепоименованные настоятели с умели в короткое время сделать из пьяной ватаги послушных агнцев?
В заключеніе не можем не вспомнить одного эпизода. Мы стояли с католическим ксендзом недалеко от одного знаменитаго южно-русскаго монастыря; гудел тысячепудовый колокол и пестрая тысячная разнокалиберная толпа представителей всей сотни русских губерній дружно потянулась из гостиниц в прекрасный собор на вершину живописнейшей горы. Мы говорили что-то о польском вопросе, причем ксендз, вопреки обычаю, разоткровенничался в своих сужденіях о Россіи. „Ну, посмотрите, посмотрите!" вскричал он, указывая на открывшуюся грандіозную картину: „если бы да нам эти лавры и соборы, что владеют дурни-москали, то мы взяли бы всю вашу Русь и увели бы, как Моисей Израиля, куда бы только захотели. Мы бы унесли ее на небо, как на орлиных крыльях, а вы сидите, сложа руки, как сидели прежде, и будете сидеть, пока штунда и раскол не оберут вас до последняго человека". Да, есть о чем подумать...
Кого просвещать должны монастыри?
Ответь на подобный вопрос у нас вызывают постоянно доходящія до нас жалобы на то, что поступленіе в монастыри в наше время не воспитывает религіозную настроенность искателей аскетических подвигов, но, напротив, ослабляет ее, вводя их носителей в скрытый от мірян, так сказать, закулисный, будничный строй монастырской жизни и раскрывая пред ними дотоле неведомыя человеческія слабости большинства братіи, а в то же время не давая религіозному чувству никаких почти новых начал для высшаго развитія, так как главнейшее и почти единственное из них — богослуженіе — бывает по большей части давно знакомо прозелитам монастырской жизни. Таковы жалобы мірян на обители.
He менее энергичны и жалобы монахов на то, что мір не дает достойных продолжателей их подвигов: приходят в обитель мальчики как будто бы усердные, просятся Христом Богом, чтоб их приняли; сначала стараются и работать, и молиться, но не проживут и года, как делаются сорванцами, и то, спившись, изгоняются вон монастырским начальством, то, научившись пенію по обиходу или по но-там, сами уходят отыскивать в других обителях более выгодной службы. Из этих послушников образуется по лицу родной земли целая бродячая команда, состоящая из самых разнообразных и нередко весьма богатых типов, называемых общим эпитетом „Бродячая Русь". Всем известно, что громадное большинство монастырей меняют состав послушников несколько раз в году и что есть не мало послушников, еще не старых, поживших в полусотне, а иногда и во всех монастырях Европейской Россіи. Многіе из них —исключенные ученики духовных училищ, поступившіе в монастырь не по призванію, а ради хлеба; но есть не мало и таких, что ради спасенія души покинули родителей и имущества, а потом, вместо духовнаго возрастанія, начали в монастыре падать и падать и покончили арестантскими ротами. Жаль этих бедных неудачных искателей истины! He менее жаль и настоятелей монастырских, из коих один нам жаловался, что он, „поступая в монастырскую обитель, никак не ожидал быть вместо этого командиром над золоторотцами: не души стеречь приходится мне со старшею братіей, а смотреть, чтобы сундук церковный не взломали наши певчие".
Если зло происходит от человеческой злобы, то его поправить невозможно путем внешних меропріятій; но если оно совершается между людьми, которые собирались для дела не злого, но добраго, а вышло злое, то подобное явленіе могло произойти только потому, что не было добрых порядков. Немедленное возстановленіе во всех маленьких, особенно в городских штатных монастырях, всех правил древняго аскетическаго воспитанія с исповеданіем помыслов и совместным чтеніем отцев и библіи — пока неосуществимо, но тем не менее ничто не освобождает монастыри от самаго исполненія тех ближайших запросов духовной жизни, для которых они существуют. Пусть они на основаніи древних правил отказываются от обязанности просвещать народ, но просвещать своих послушников они безусловно обязаны. В самом деле, кто дает им право смотреть на всякаго мальчика-послушника исключительно, как на рабочую силу? — В обители нет опытнаго духовнаго старца? Но ведь наверно есть несколько таких, которые могли бы научить еще не развратившихся прозелитов монашества огласительным истинам веры, пріучить к сознательному чтенію слова Божія, отцев, житій, наконец, поднять их мысль над стихійностью чрез сообщеніе общих начал наук внешних, в роде исторіи и географіи. Раз человека необразованнаго оторвали от земледельческаго труда, так дайте ему поприще для занятій другого рода, избавьте его ум от убійственной праздности и не делайтесь виновниками его развращенія.
Начать можно бы с очень немногаго: предлагать учиться хотя тем из поступающих мальчиков, которые сами того страстно желают, и не лишать при этом обученія и тех, которые заняты не клиросным, а рукодельным послушаніем, отделяя на это дело несколько часов от их рабочаго времени. He велика беда, если ради этого придется держать не четырех кухарей и двух портных, а вдвое больше: гораздо стыднее для обители, когда при существованіи полудюжины нравственно достойных кандидатов нельзя никого представить к рукоположенію по их общей безграмотности. Шить сапоги и варить кашу эти люди могли бы и дома, a сюда они пришли за словом Божіим: зачем же мы их лишаем этой духовной пищи?
В некоторых епархіях преосвященные при об ездах спрашивают послушников по св. исторіи, по катихизису и это для оо. настоятелей служит добрым побужденіем не отказывать желающим в обученіи. Потом они были благодарны архипастырям за указаніе, потому что в монастыри их начало появляться двойное количество искателей монашества и им нечего было собирать и беречь разных проходимцев из опасенія, что на клиросе петь будет некому. Что касается послушанія учительства, то начетчики всегда найдутся из монахов или из подначальных іереев. Речь идет конечно не об обученіи систематическом по программе, но о сообщеніи церковно-огласительных сведеній и грамотности. Пастырство, соединенное с обученіем, есть гликая сила, способная противостать даже искушеніям близости обители к городу, лишь бы старшіе не смотрели на нее, как на доходную статью, но как на просветительно-воспитательное в духе церковном учрежденіе для искателей иноческаго житія, если не для всех христіан.
