(Начало)

    Исповедь является одним из главных средств спасения овец духовных. Хотя это не единственное средство, но в жизни церковной оно занимает одно из центральных мест. Об исповеди можно говорить очень много, кое-что особенно важно для будущих священников. Я, конечно, не могу претендовать на то, что имею какой-то особенный опыт. Лучше было бы, чтобы какой-то настоящий духовник, очень опытный, нас поучил и поделился своим духовным разумением проблемы духовничества, но, как говорится, за неимением гербовой бумаги, пишут на простой; вам придется довольствоваться моими малыми сведениями и мнениями.

    Говоря об исповеди, мы должны сразу понять, что здесь имеется в виду, в основном, таинство покаяния. Таинство является одним из самых главных таинств, и дается нам, как благодатный дар, который после воскресения Своего Господь Иисус Христос сообщил ученикам Своим, со словами: "Приимите Дух Свят. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся" (Ин. 20, 23).

    По общему рассуждению Церкви, это и есть тот дар вязать и решить, который является, по преимуществу, достоянием священства. И понятно, таинство покаяния, которое с этим даром связано, жило и живет в Церкви на протяжении уже почти двух тысяч лет, всегда оставаясь тождественным самому себе. Это таинство не меняется, ибо оно является таинством духовного врачевания, оно принадлежит духовному миру. Но в истории, как мы знаем, могут меняться формы совершения таинств, меняется чинопоследование таинств, меняется понимание таинств. Само таинство не меняется, его онтологическая сущность остается той же самой. Но понимание той сущности может быть разной в разное время. И более того, мы знаем, что всякое таинство совершается по вере, следовательно, очень часто бывает так, что в таинстве Господь преимущественно дает то или другое, в зависимости оттого, что мы просим с верой. Но это не значит, что таинство стало другим, нет. Скажем, есть таинство причащения Святых Христовых Таин. Естественно, что в этом таинстве мы сочетаемся со Христом. Это главное. Но при этом мы можем всегда молить Бога о том, чтобы благодать, которая даруется в этом таинстве, сделала бы нас радостными и добрыми, а в другой раз – чтобы очистила наше сердце от каких-то страстей, а иной раз – чтобы Господь явил нам Свою волю. В таинстве мы получаем просимое. Так и в таинстве покаяния в зависимости оттого, что ищем, что просим у Господа, можем получать по своей вере различные дары. В разные эпохи народ церковный, понимал это таинство по-разному и просил разное. Очень важно уяснить эволюцию понимания и совершения таинства.

    Таинство покаяния принадлежит к числу тех таинств, которые в наше время в наибольшей степени профанируются.

    Всякое таинство велико, бесконечно глубоко, всякое таинство соединяет нас с Богом, сообщает нам бесконечную, новую жизнь, сокровенную духовную перспективу. В этом смысле всякое таинство всеобъемлюще и непостижимо. Отсюда и название: "таинство": оно таинственно, непостижимо для разума человека, оно постигается сердцем в той мере, в какой сердце расширилось. Но таинство покаяния имеет и еще особую трудность – человеческую, потому что в нем человек должен покаяться. Это здесь главное.

    В любом таинстве требуется, чтобы человек шел навстречу Богу. В любом таинстве требуется духовная активность, но здесь в особой степени. Здесь нужно, чтобы человек покаялся, увидел себя, захотел измениться, переродиться.

    В наше время таинство покаяния стало более трудным для понимания, чем когда-либо. Хотя всем нам известно: вот исповедь, она имеет цель очистить совесть кающегося грешника, все кажется ясным. На самом деле эта ясность именно кажущаяся. В действительности почти не встречаются сейчас люди, которые могли бы как следует объяснить, что же здесь должно быть и как все нужно правильно понять. Причем не только кающиеся не понимают, но и многие священники не понимают.

    Существует богословское объяснение таинства крещения, очень много написано о Евхаристии, очень много говорилось о браке, много о священстве сказано. Но о таинстве покаяния написано явно мало.

    Таинство покаяния является неким центром, в котором духовник встречается с пасомыми и имеет возможность (и должен) заглянуть в самые сокровенные уголки души человеческой, где он должен научиться помогать человеку раскрыть себя до конца, раскрыть себя пред Богом и перед духовником, ничего не утаивая, преодолевая всякое лукавое, лицемерное, стыдливое желание что-то скрыть, оставить тайным. И в момент такого совершенно особенного самораскрытия, откровения своей души, которое, конечно, требует максимального доверия, священник получает возможность руководить душой кающегося, потому что кающийся приходит и вручает свою душу священнику. Он поступает так, как поступает больной, который идет к врачу. Часто мы болеем, но к врачу идти не хотим, надеемся, что как-нибудь переможется болезнь, как-то поправимся сами. Бывают такие болезни, с которыми особенно неприятно обращаться к врачу. И вот человек оттягивает этот момент, надеется, что как-нибудь обойдется, но болезнь не проходит. И приходится идти, и врач требует выполнения самых неприятных процедур. Человек должен подчиниться, сделать над собой насилие, ради того, чтобы победить болезнь, остаться живым. Нечто подобное происходит и в таинстве покаяния: больной вручает себя, в конце концов, в руки врача, хирурга, ложится на операционный стол, сознавая, что достаточно только дрогнуть руке, и он умрет, но, тем не менее, вручает себя врачу, идет на риск в надежде, что хирург будет добрым врачом, что Бог ему поможет, что он его исцелит.

    Однажды мне рассказали, как оперировали двух одинаковых больных. Одна больная перенесла тяжелую операцию и поправилась от смертельной болезни. А когда оперировали вторую, у хирурга дрогнула рука, и он разрезал чуть больше. И хотя больная сразу не умерла, она старта тяжко болеть и умерла через месяц. Этот случай для нас очень показателен. Все это, в каком-то смысле, совершается и на исповеди. Духовник оказывается здесь сразу и терапевтом, и хирургом, и очень часто психиатром, и, конечно, он прежде всего должен быть духовным врачом. Именно врачом. Кающийся приходит и вручает свою душу ему. От того, в какой степени кающийся вручает свою душу, зависит многое.

    Есть разница между врачом телесным и врачом духовным. До того, как оказался больной во врачебном кабинете, он, может быть, не думал, что ему велят сейчас, например, глотать какую-то кишку, и таким образом обследовать все его внутренности. Он этого не знал, но, когда пришел, ему сказали: "Нет, ты отсюда не выйдешь, тебя нельзя отпустить, ты иначе умрешь, необходимо...". Его можно уговорить, а можно и принудить; бывает, что родственники госпитализируют насильно тяжелобольных, а врачи усыпляют и делают очень тяжелые операции человеку, который не знает своего диагноза...

    И на исповеди может встретиться нечто подобное, но здесь труднее. Здесь никак нельзя обойтись без воли кающегося. Все определяется его волей, его верой. И в руках духовника нет средств насилия, он должен быть искусен настолько, чтобы убедить, расположить кающегося не уйти, не остаться таким, как он есть, больным, а начать духовное лечение. Духовник должен уметь воздействовать на приходящего к нему так, чтобы поставить с должной глубиной проблему духовной болезни, должен дать почувствовать, ее опасность. Здесь требуется дар, который есть не у всех. Здесь требуется определенный опыт общения с людьми и особенная способность к контакту, умение внушить к себе доверие.

    Но более всего здесь требуется духовность. Необходимо, чтобы духовник был бы действительно обращен к Небу, к Богу в такой мере, чтобы приходящий сразу же чувствовал реальность духовной жизни. Чтобы он рядом с ним почувствовал, что тут открывается совершенно новая и самая главная сторона его жизни. Нужно, чтобы он своей молитвой, своей жизнью мог привлечь благодатную помощь. Поэтому-то самыми лучшими духовниками всегда были святые люди – не психоаналитики, психиатры и психологи, которые занимаются "службами доверия", дают советы, разбираются в психических состояниях человека. Не они оказываются самыми лучшими врачами духовными, а именно святые люди, которые действуют иными методами, имеют благодатные дары, умеют молиться и умеют призвать Бога на помощь и явить эту благодатную Божественную силу немощному и страждущему человеку.

    Очень часто бывает так: в больницу приходит человек, по виду вполне здоровый и даже цветущий, он, скажем, подвернул себе ногу. А ему говорят: "Вы давно не были в поликлинике. Вам нужно пройти такую-то диспансеризацию, обследование". Он этого не хочет, чувствует себя здоровым, но его принуждают. И вот после того, как его обследуют, оказывается, что у него рак, о котором он ничего не подозревает. Думая, что он вполне здоров, он собирается ехать в горы путешествовать. А ему говорят "Нет, Вам нужно срочно ложиться в больницу, обследоваться, нужно срочно делать операцию, нельзя откладывать. И, конечно, в горы Вы никуда не поедете в этом году, даже если операция пройдет благополучно".

    Нечто подобное происходит на современной исповеди: приходят люди, которые хотят почему-то жить церковной жизнью, начать церковную жизнь или продолжить ее, но не потому что они сознают себя смертельно больными. Очень часто к священнику приходят страдающие люди, но часто бывает и не так. Человек хочет исповедоваться, причащаться, жить церковной жизнью. Но он совершенно не умеет каяться по-настоящему, не понимает, что он грешен, не чувствует своих грехов. Такой человек ограничивается формальной исповедью. Вот здесь священнику легче всего сказать:

    – Ну хорошо, никаких особенных грехов нет у тебя, ты ничем не грешен, прощаю, разрешаю, иди, причащайся. Слава Богу, что ты никого не убил, не украл.

    При том как на приходах священники бывают загружены, это вполне естественно. Но, к сожалению, бывает часто, что именно вот этот-то человек находится в наибольшей опасности. Потому что в нем есть застарелая и тяжелая болезнь, смертельная, духовная болезнь окамененного нечувствия, которая может привести его к духовной гибели гораздо раньше, чем он думает, которая может помешать ему прийти в следующий раз. Выявить эту болезнь и убедить больного каяться – это большой труд, это большое умение, требующее большой любви и внимания духовника.

    Но, в конечном итоге, на исповеди дело сводится к тому, что человек лишь называет свои грехи. Сами по себе грехи являются только лишь следствием какой-то греховной работы, которая совершается в душе человека. Грехи – это некие плоды на злом дереве греховной жизни. Вот, например, растет какой-нибудь ядовитый куст, и на нем появляются ядовитые ягоды, но если даже мы их оборвем, а куст оставим, то на следующий год появятся такие же ядовитые плоды, то есть мы скорее всего ничего не изменим в душе человека, только лишь прощая и разрешая уже совершенные им какие-то злые поступки. Задачей духовника является изменение души кающегося, нужно исторгнуть корень греховный, но сначала нужно его найти.

    Таким корнем, как нас учат святые отцы, являются страсти. Систематизация этого учения о страстях дана нам во многих святоотеческих творениях. Примерный их список я приведу: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость. Можно расставить эти страсти в другом порядке. Можно говорить еще о сластолюбии, о зависти, о раздражительности, о честолюбии, но, в общем, это варианты или родственные страсти, которые могут быть по-разному называемы.

    Учение о духовной жизни человека нигде не дано в такой удивительной и благодатной полноте, как у святых отцов Востока. И каждый христианин, желающий жить духовной жизнью, и тем более каждый пастырь, должен обязательно не только быть знаком со святоотеческой аскетикой, должен постоянно быть в общении со святыми отцами, постоянно читать их, для того чтобы их восприятие духовной жизни было живо в его сердце. И не только читать, но и следовать им сам, жить духовной жизнью, на личном опыте знать то, о чем говорят святые отцы. Тогда он сможет кающемуся сказать: "Да, грех, совершенный тобой, очень (а может не очень) тяжел. Но важно не только покаяться в этом грехе, в этом совершенном тобой преступлении или какой-то ошибке – гораздо важнее еще покаяться в той страсти, которая этот грех произвела и производит постоянно, которая стала для тебя опасной болезнью. Нужно понять, что именно эту страсть нужно искоренить из твоего сердца и в этом смысле изменить свою душу, свою жизнь. Только тогда в твоей духовной жизни будет движение вперед, тогда ты приблизишься к Богу".

    Что же такое страсть? Страсть – явление духовное, т.е. не поддающееся до конца рациональному объяснению. Духовное выше душевного, душевное тоже очень часто бывает иррациональным, и поэтому все здесь объяснить невозможно, понять умом невозможно, но можно многое понять сердцем имея опыт.

    Исходя из учения святых отцов, можно сказать, что все страсти действуют в сердце человека неким таинственным образом, подменяя собой ту естественную духовную деятельность души, которая предусмотрена промыслом Божиим при сотворении человека.

    Типичным примером страсти является алкоголизм. Вы знаете, что в Псалтири сказано: "Вино веселит душу человека". Вино есть тот прекрасный напиток, который избран Христом для самого главного таинства – таинства Евхаристии. Это тот чистый и прекрасный напиток, который употребляется в литургии и прилагается в Кровь Христову. Что может быть выше этого? Вино употребляется и в обычной человеческой жизни, когда собираются гости, когда бывает праздник, и все знают, что вино – это непременное угощение на всяком празднике, и в этом ничего плохого нет. Но можно такое употребление вина подменить алкоголизмом, можно сделать влечение к вину болезненным, неестественным, и даже противоестественным. Тогда человек начинает постепенно воспринимать вино уже иначе, он уже не выбирает вино высокого качества, ему важно, чтобы оно было покрепче, ему важен алкоголь. Вот он уже хочет только водки, только спирта. В конце концов, ему уже все равно, что это, чистый спирт или что-то другое, он готов уже пить чуть ли не лак. Лишь бы только напиться и быть пьяным, лишь бы ощутить в себе действие алкоголя. Разве это то, что, скажем, испытывают люди, когда они приходят на праздник в гости, и им наливают бокал вина? Конечно нет. Тут происходит подмена. И вот оказывается, что такой пьяница за бутылку водки готов отдать свою работу, потерять свою семью, он пропивает все на свете: и жену, и детей, и свое положение, все свои деньги, начинает воровать, ему грозит тюрьма, наконец, человек перестает есть, потому что не на что ему есть. Но не перестает пить. Бывает часто, что такие пьяницы доходят до крайнего истощения, валяются в канавах, но каждый день находят себе правдами или неправдами бутылку вина, без которой они уже жить не могут.

    Удовлетворение страсти делается потребностью человека, извращенной, даже более сильной, чем естественные потребности. Вот что удивительно. Это уже подмененная природа, похожая на рак, когда естественные клетки человеческого тела подменяются другими видоизмененными клетками. Они начинают расти быстрее, чем обычные. И прорастают в естественные органы, заменяя естественную плоть человека. Стенки органов, сосудов делаются болезненно измененными, раковыми. Они еще исполняют какие-то функции, но уже несут в себе смерть. Такая подмена нормальной жизни, естественной плоти болезненными тканями приводит рано или поздно к смерти.

    Так действует и всякая страсть. Она подменяет собой естественные свойства души человека и делается тогда новой, болезненной, извращенной тканью этой души, которая начинает жить страстями, вместо того, чтобы жить правильными, духовными своими потребностями, духовными влечениями. Снятые отцы говорят, что всякая страсть является действием неких демонов, бесов в человеке. Такая подмена происходит всегда по приражению бесов.

    Человек в нормальном своем состоянии живет благодатью Божией, живет Богом. Может случиться, что уйдя от Бога, человек начинает жить какой-то темной "благодатью". Ощущая невозможность жизни без благодати, он может подменить ее, жить этой темной силой. И вот эта приразившаяся темная сила, входя в него, меняет его состав, изменяет нормальные ткани, подобно тому, как отравленный воздух, войдя в человека, начинает менять в нем все: клетки, кровь, и все это постепенно может стать раковым.

    Так действует страсть. И если эту страсть в себе вовремя не увидеть, не начать с ней бороться, то она рано или поздно разовьется в человеке до ужасных размеров и станет грозить жизни человека, только уже не телесной, а духовной.

    Надо сказать, что действия страстей, как всякий порок, имеют удивительную закономерность. Они сначала действуют таинственно и духовно, затем, на определенной стадии, такая страсть начинает менять душу человека уже на эмоциональном, на душевном уровне. А потом уже меняет и телесную жизнь. Например, алкоголизм. Сначала это страсть, и человек ни о чем не способен думать, кроме как о том, чтобы выпить, но он еще здоров. Потом наступает болезненное состояние, потом белая горячка, потом цирроз печени. И так любая страсть.

    Таким образом, страсти – это есть жизнь с бесами. И поэтому очень часто святые отцы говорят прямо, что в человеке действует бес блуда, бес винопития, бес чревоугодия. Очень часто они не считают нужным даже оговариваться, где страсть, а где бес, потому что по смыслу это одно и то же. Страсть – это некое бесовское действие. Мы, как вы знаете, иногда называем людей одержимыми бесами, бесноватыми. И делаются даже попытки отчитывать, изгонять бесов. Святые люди умели это делать.

    Учение о духовной жизни, о страстях говорит, что всякий человек, подверженный действию страсти, является бесноватым, в какой-то мере одержимым. Только мера этой одержимости разная. Если страсть поселилась в сердце человека, принуждает этого человека следовать себе, значит человек стал уже одержимым в какой-то мере. Значит он над собой уже не властен, он исполняет волю бесовскую. Сами понимаете, что это есть очень страшный путь, это путь гибели, путь духовной смерти, и священник, духовник обязан, как врач духовный, помочь увидеть в себе страсти каждому приходящему к нему, должен указать на эти страсти, научить бороться с ними, убедить кающегося в том, что это необходимо. Как врач, увидев в человеке нездоровый цвет лица, может сказать: "Знаете, вам надо провериться. У вас, может быть, туберкулез". А другому скажет: "Вам нужно проверить Вашу печень, может быть у вас камни в желчном пузыре". Понять, увидеть, исследовать душу человека, объяснить кающемуся его положение и дать ему средство лечения – долг священника.

    В наше время на исповеди очень редко все это происходит. Как правило, исповедь превращена у нас во что-то иное. "Прощаю, разрешаю", даже и молитвы разрешительной священник не может всем прочитать. Один очень достойный священник мне сказал:

    – Что вы, разве можно прочитать всем разрешительную молитву, язык сломаешь.

    Я спросил:

    – Как это: сломаешь?

    – Ну как, разве Вы не знаете, у пожилых священников почти всегда, есть какая-то такая скороговорка, они не могут выговорить уже какие-то слова, доходят до какого-то момента, говорят эту самую скороговорку и дальше. Он уже сломал себе язык, он не может уже говорить, потому что тысячу раз повторяет одну и ту же формулу, всегда спешит, и возникает просто какое-то заикание от этого.

    В обстановке такого "ломающегося" языка проходит очень часто наша церковная жизнь и наша исповедь. Тем не менее, если мы не будем знать, как должно быть, то мы никогда не будем исправляться и никогда не будем стремиться в нужную сторону. Мы так и уйдем неизвестно куда, если никто нам не подскажет, где же единственный, истинный, правильный прямой путь.

    Говоря об исповеди, нужно сказать, что разные грехи, разные страсти требуют совсем разного лечения и разного подхода. И здесь уместно будет сказать о том, что называют типологией грешников. Никогда нельзя схематизировать людей и нельзя всех людей разделить на какие-то точные группы: тот такой, тот сякой, пытаясь расставить всех по полочкам. Но все-таки, как можно систематизировать болезни, так можно и здесь найти какие-то градации, которые будут помогать пастырю ориентироваться в том людском море, которое очень часто грозит его поглотить.

    Итак, имея в виду типологию грешников, можно сказать: совершенно особенную часть в пастырской работе представляют собой дети. Многие из вас имеют своих детей, некоторые из вас являются педагогами, вы сами понимаете, что к детям нужно иметь особенный подход, особенный опыт работы с детьми. Дети на исповеди – явление радостное и в то же время очень трудное. Радостное, потому что у них, слава Богу, нет тяжелых грехов, как правило, у маленьких детей нет еще таких сильных страстей, хотя очень часто бывают уже весьма развитые страсти. Даже если у них уже очевидно действуют какие-то страсти, все-таки проступки иногда больше вызывают улыбку: ребеночек подходит и кается, говорит, что он тяжко согрешил, маму не послушал, что-то такое сделал "не то". Иногда после ужасных исповедей, которые приходится слышать, приходит чувство облегчения и радости, что есть еще такие чистые детские души, в которых, в общем, все хорошо. Но ведь нельзя же ребенку это сказать. Нельзя сказать:

    – Ты, милый, иди, все у тебя хорошо, исповедоваться тебе не в чем.

    Нужно найти с ребенком общий язык, это не так-то просто. Очень часто люди начинают притворяться, разговаривать с ребенком на каком-то фальшивом "детском" языке, начинают как-то подделываться под детскую психологию и стараются таким образом создать иллюзию взаимопонимания. Дети же, имея чистую душу, очень чутки ко всякой фальши. И священника, который фальшивит, они не примут. Такой священник этому ребенку не поможет. Он не внушит ему доверия. Или создаст в его душе образ чего-то совершенно неправильного, лживого, образ очень опасный и вредный в дальнейшем.

    Священник должен быть всегда простым, должен быть всегда самим собой со всеми людьми. Но с детьми в особенности. Он должен не подделываться под какого-то товарища, не заигрывать с маленькими, как это бывает во время детских игр. Он должен быть совершенно серьезным, он должен быть отцом или дедушкой, должен говорить с ребенком, как взрослый с маленьким. Но говорить понятные для ребенка вещи. Ребенку не нужно никакое умствование, ему не нужны какие-то очень сложные объяснения, но ему нужно просто и серьезно объяснить, что плохо в его жизни, нужно чтобы он почувствовал, понял, что так поступать плохо. Но еще важнее гораздо, чтобы он почувствовал в священнике, духовнике, любовь, почувствовал то тепло, тот свет, который дает благодать Божия.

    Умом он этого не поймет, но если сразу почувствует, то для него священник станет любимым существом, и он всегда захочет прийти и сказать все, что плохого он сделал, и все сердцем своим почувствует, хотя ничего, может быть, и не осознает. Тогда ребенок будет каяться со слезами, и будет исправляться, и будет трудиться, и будет стремиться к тому, кто к его душе прикоснулся теплой и любящей рукой. С ребенком в этом смысле гораздо проще, чем со взрослым. Тут не нужно много объяснять, если есть настоящая любовь. Если же нет любви, если же нет у священника возможности войти в жизнь ребенка, то ничего не выйдет. Тогда исповедь будет напрасной и, возможно, вредной тратой времени. Все может превратиться в формальность и ребенок не поймет, но почувствует, что в церкви от него требуется какой-то формализм. Он будет относиться к этому, как в школе дети относятся к надоедливой "училке": ну нужно арифметику сделать, урок какой-то ответить... На самом деле этот ребенок убежден, что никакая арифметика ему не нужна, потому, что это убеждение вселил в него учитель, потому что он учителю не нужен. А раз он учителю не нужен, то значит ему не нужно и все то, что этот учитель с собой приносит. Пусть это будет арифметика, пусть это будет чтение или рисование, все равно, все не нужно.

    Такая схема действует и здесь. Если ребенок не почувствует, что он священнику нужен, что он священнику дорог, что священник его любит, тогда все, что священник будет говорить, или делать, даже церковь, храм будут не нужны ему.

    Сейчас особенные трудности с детьми, потому что есть дети, которые приходят в церковь из неверующих семей. Они с рождения воспитывались без веры в Бога. Нужно их всему научить, и очень часто оказывается, что ребенок в своей семье совершенно одинок. Он в семье не может ничего ни у кого узнать, ни у кого ничего спросить, а потом, подрастая, он начинает учить своих родителей вере. Это бывает сейчас очень и очень часто. И, конечно, такого ребенка священник должен в особенности укрепить, ибо он один перед взрослыми. Вот и папа, мама и бабушки с дедушками его отпускают в церковь. Но, когда он приходит из церкви и говорит, что нужно поститься, а они не понимают зачем, когда он говорит, что нужно молиться, или начинает молиться, эти бабушки или родители смотрят на него, как на сумасшедшего и начинают: "Больше не будешь ходить туда, что ты делаешь?" Как ребенок устоит перед взрослыми, перед авторитетом родителей? Как он устоит, как он отстоит свою веру, то, что он принес из церкви? Только в том случае, если священник поддержит его, если войдет в его жизнь и даст ему свою силу, даст ему необходимый авторитет, если он внушит ему доверие, веру, если ребенок сможет сказать: "Нет, вы не знаете, а вот батюшка лучше вас знает". Вот если он это сможет почувствовать и сказать, то тогда он выдержит. Священник Должен ему в этом помочь своим поведением, своей любовью.

    Но гораздо более трудные проблемы встают в другом случае: когда дети вырастают в семье верующей. Вот это проблема, с которой я не умею справиться. Это, возможно, самое трудное и актуальное для нас.

    Детям, воспитанным в верующих семьях, со временем надоедает то, что им предлагают родители. Родители и священник должны быть к этому готовы. Привыкнув ко всему церковному, как к обычному, обыденному, как к тому, что навязывается старшими наравне со многим другим, что делать неприятно, неинтересно, но нужно, они начинают не вполне осознанно отвергать все это. У таких детей начинает проявляться какая-то центробежная энергия. Они хотят чего-то нового для себя, они хотят постичь какие-то неизведанные ими способы жизни, а все, что говорит мама, или бабушка, или отец, – все это уже кажется пресным. Такие дети очень легко находят недостатки у церковных людей, которые начинают казаться им ханжами, скучными моралистами. Они очень часто в церковной жизни уже не видят ничего достаточно светлого. Такой вектор, такая направленность из церкви делает их по существу не способными воспринимать благодать Божию. Участвуя в таинствах, даже в причащении Святых Христовых Тайн, по существу говоря, они ничего не переживают, они оказываются, как это ни странно, в детском возрасте малоспособными переживать причащение Святых Христовых Тайн как соединение с Богом, как встречу с Богом. Для них это одно из привычных, воскресных, праздничных состояний. Для них церковь часто становится клубом, где можно встретиться и поговорить друг с другом. Они могут здесь о чем-то интересном сговориться, дождаться с нетерпением, когда же кончится служба и они вместе побегут куда-то по секрету от родителей в мир окружающий, во всяком случае не церковный.

    Иногда бывает хуже: им нравится шалить в церкви, даже и такое бывает, или подсмеиваться над разными людьми, которые здесь в церкви находятся, иногда даже над священниками. Если они что-то умеют, если занимаются в церковном хоре, то они с большим удовольствием будут обсуждать, как поют сегодня и – без конца и края всякие насмешки над хорами, над разными певчими, кто как поет, кто что-то слышит, кто что может, кто что понимает. Они всегда чувствуют себя маленькими профессионалами, которые способны оценить все это. И в таком зубоскальстве, у них может пройти вся литургия и вся всенощная. Они совершенно могут перестать чувствовать святость Евхаристического канона. Но это не помешает, когда вынесут Чашу, стать первыми, или, может быть, не первыми, наоборот пропустить маленьких вперед и очень чинно подойти к Чаше, причаститься, потом так же чинно отойти, и через три минуты они уже свободны, все уже забыли и опять предаются тому, что интересно по-настоящему. А момент причащения Святых Христовых Тайн... это все для них привычно, все известно, все это мало интересно.

    Легко научить детей выглядеть всегда православными: ходить на службы, сначала к Чаше пропустить младших, уступить место. Они все это могут делать, и это, конечно, хорошо. Приятно видеть таких воспитанных детей. Но это совершенно не означает, что они при этом живут духовной жизнью, что они по-настоящему молятся Богу, что они ищут общения с Богом. Это совершенно не означает устремления к реальному соединению с благодатью Божией.

    Соответственно такому их образу жизни возникают трудности на исповеди. Ребенок, который с малолетнего возраста (с семи лет обычно), приходит на исповедь, причащается очень часто по традиции. Скажем, в нашем храме дети причащаются на каждой литургии, на которую их приводят или на которую они приходят сами. Фактически получается раз в неделю, иногда чаще. Исповедь для них бывает сначала очень интересной и вожделенной, потому что им кажется, что когда они будут исповедоваться, то это означает их некую взрослость, что они уже стали большими. И пятилетний ребенок очень хочет скорее начать исповедоваться. И первые его исповеди будут очень серьезными. Он придет и скажет, что он не слушается маму, что он побил сестренку, или что плохо сделал уроки, или плохо помолился Богу, и скажет это все весьма умилительно, серьезно. Но очень скоро, буквально через месяц или два, окажется, что он к этому совершенно привык, и дальше идут целые годы, когда он подходит и говорит: "Я не слушаюсь, я грублю, я ленюсь". Таков короткий набор обычных детских грехов, весьма обобщенных. Он выпаливает их мгновенно священнику. Священник, который замучен исповедью свыше всякой меры, естественно, прощает и разрешает его за полминуты, и все это превращается в ужасающую формальность, которая, конечно, ребенку больше вредит, чем помогает.

    По прошествии нескольких лет оказывается, что для такого церковного ребенка уже вообще непонятно, что он должен над собой как-то работать. Он даже не способен испытывать настоящего чувства покаяния на исповеди. Для него не составляет никакого затруднения сказать, что он плохо сделал. Он это говорит совершенно легко. Так же, как если ребенка привести в поликлинику в первый раз и заставить его раздеваться перед врачом, то он будет стесняться, ему будет неприятно. Но, если он лежит в больнице и каждый день он должен поднимать рубашку, чтоб его слушал доктор, то через неделю он это будет делать совершенно автоматически. У него это не будет вызывать никаких эмоций. Так и здесь. Исповедь уже не вызывает никаких переживаний у ребенка. Священник, видя это, оказывается в очень трудном положении. Он не знает, как с этим бороться, что сделать для того, чтобы ребенок пришел в себя.

    Бывают некоторые очень яркие примеры, когда ребенок уже не просто не слушается, ленится и обижает младших, – он вопиющим образом безобразничает. Скажем, в школе мешает заниматься всему классу, в семье он является живым примером отрицательным для всех младших детей и семью терроризирует просто откровенно. Потом начинает вести себя безобразно в обществе: ругаться, курить. То есть, у него появляются грехи, для церковных семей совершенно необычные. Тем не менее, как его привести в чувство, священник не знает. Он пытается с ним говорить, пытается ему объяснять:

    – Ты же знаешь, что это нехорошо, это же грех.

    Да, он давно все это хорошо знает, прекрасно знает, что это грех. Он даже на пять минут способен напрячься и сказать:

    – Да, да я постараюсь, я больше не буду...

    И нельзя сказать, что он лжет. Нет, он не лжет. Он на самом деле произнесет это привычным образом, так же, как перед обедом он может "Отче наш" прочитать более менее серьезно за одну минуту, но не больше. После того, как прошло это привычное "Отче наш", он опять живет вне молитвы. Так и здесь. Он может сказать что-то такое, чтобы потом его допустили к причастию, А через день, через два он возвращается на свои рельсы и продолжает жить так же, как и жил. Ни исповедь, ни причастие не дают плодов в его жизни.

    Кроме того, священник замечает, что чем больше он, приходя в волнение, начинает разговаривать с этим ребенком более внимательно, более серьезно, тем быстрее исчерпываются его средства. И он выложит почти все, что может, а цели не достигнет. Ребенок все это "скушает" очень быстро и дальше живет так же, как и жил. Мы ему даем более сильные лекарства, он их все поглощает, но они не действуют на него. Он не чувствителен к этим лекарствам, он не воспринимает ничего. Это такая степень окаменения совести, которая просто поражает. Отказывается, с верующим ребенком священник уже не может найти никакого адекватного языка. Он начинает искать другой путь, он сердится на ребенка. Но как только он начинает сердиться, теряется контакт с ним вовсе. И такой ребенок часто говорит: "Я больше к нему не пойду, к этому отцу Ивану. Ну что он все время сердится и тут на меня сердятся и там на меня сердятся"...

    Видите, эта проблема является одной из самых трудных для духовника. Здесь нужно очень крепко подумать, чего же тут требуется достичь, к чему надо стремиться. Мне кажется, что нужно стремиться к тому, чтобы как можно дольше оттянуть начало исповеди. Некоторые наивные мамы (таких очень много), если ребенок плохо себя ведет в шесть лет, говорят:

    – Батюшка, поисповедуйте его, чтобы он уже начал каяться, может будет лучше.

    На самом деле, чем раньше мы начнем его исповедовать, тем это хуже для него. Нужно помнить, что не зря Церковь детям не вменяет их грехи до семи лет (а раньше это было гораздо дольше). Дети не могут быть вполне ответственны за все так же, как взрослые. Тем более что их грехи, как правило, не смертные. Просто они плохо себя ведут. И лучше их допускать к причастию без исповеди, чем профанировать таинство покаяния, которое они не способны воспринять в силу маленького возраста по-настоящему.

    Можно поисповедовать такого грешника один раз в семь лет, а потом в восемь лет, и еще раз – в девять. И как можно дольше оттянуть начало регулярной частой исповеди, чтобы исповедь ни в коем случае не становилась привычной для ребенка. Это не только мое мнение, это мнение многих опытных духовников.

    Есть и другое очень важное ограничение. Может быть, таких детей, которые явным образом страдают привыканием к святыне, нужно ограничить и в таинстве причащения. В таком случае лучше, чтобы дети причащались не каждую неделю, тогда причащение для ребенка станет событием. Я скажу вам о своем личном опыте. Когда я был маленьким (было еще сталинское время), вопрос стоял так: если я буду ходить в церковь постоянно, то меня обязательно увидят школьники, которые живут рядом, мои одноклассники, об этом сообщат в школу, и тогда, скорее всего, посадят моих родителей, а меня выгонят из школы. Я вырос в верующей семье, и мои родители были верующими с рождения, среди наших родственников почти все сидели в тюрьмах, дед мой три раза сидел в тюрьме, в тюрьме и скончался: так что была реальная опасность, ходить в церковь часто было невозможно. И я помню каждый мой приход в церковь. Это было для меня великим событием. И, конечно, речи быть не могло о том, чтобы там шалить... Если хотите, я считанные разы в детстве ходил в церковь. Это было очень трудно, поэтому это был всегда огромный праздник. Я прекрасно помню, каким великим событием была для меня первая исповедь. Потом вторая (наверное, через год), в общем, за все свое детство я исповедовался несколько раз, как и причащался несколько раз за все свое детство. Много лет я просто не причащался или причащался крайне редко, каждый раз это нужно было выстрадать. Причастие Святых Христовых Тайн и во взрослом возрасте я переживаю как событие для себя великое. И никогда иначе не было. И, конечно, я благодарю Бога, что Господь не дал мне привыкнуть к святыне, привыкнуть к церкви, к церковной жизни.

    Как это ни странно, условия гонений, которые помешали очень многим быть верующими, были более благоприятны для тех, кто все-таки был в церкви. Сейчас не так. Скажу, что меня мама приучила молиться с самого рождения, как только я себя помню, я помню, что молился Богу каждый день утром и вечером. Я помню, что она учила меня читать "Отче наш" и "Богородице Дево", и я читают эти молитвы почти до взрослого возраста. А потом еще "Верую" добавилось и несколько слов своих, когда я поминал близких, родных. Но вот такого: утренних молитв и вечерних – я не читал в детстве до довольно позднего времени, То есть, я стал их читать, когда захотел это сам делать, когда мне показалось, что моей молитвы недостаточно, захотелось посмотреть книги церковные, и я увидел там утренние и вечерние молитвы и сам их для себя открыл, нашел и стал читать по собственному желанию.

    Я знаю, что сейчас во многих семьях все не так. Сейчас наоборот родители как можно раньше стараются своих детей заставить как можно больше молиться. И отвращение к молитве возникает в удивительно быстрые сроки. Я знаю, как один замечательный старец, прямо писал по этому случаю уже большому ребенку: "Не нужно столько молитв тебе читать, читай только "Отче наш" и "Богородице Дево, радуйся", а больше ничего не читай, больше ничего не нужно".

    Нужно, чтобы ребенок святое, великое получал в таком объеме, в каком он способен переварить. В чем тут причина? Мою мать воспитывали в верующей семье. И она учила меня так, как учили ее. Она помнила свое детство и учила своих детей по памяти. Как это обычно бывает в жизни. А потом произошел разрыв непрерывности духовного опыта и несколько поколений выпало из церковной жизни. Потом они обретают церковную жизнь уже во взрослом возрасте. Когда приходят взрослые девушки или женщины, то им уже дают, естественно, правила большие, они каются по-настоящему. И когда они выходят замуж, и появляются у них дети, – они своим детям дают все то, что когда-то дали им, когда они пришли в церковь. Очевидно, так происходит. Они не знают, как воспитывать детей, потому что их в детском возрасте никто не воспитывал в жизни церковной. Они стараются детей воспитать так, как воспитывают взрослых. И это роковая ошибка, которая приводит к самым плачевным результатам.

    Я прекрасно помню одну знакомую моей матери из близкой церковной семьи, у которой было много детей. И помню, что она своих детей с самого детства водила в церковь. Но как? Она приводила детей обычно к моменту причастия, или совсем незадолго до причастия. Они входили в церковь, где они должны были вести себя абсолютно благоговейно, там нужно было на цыпочках пройти, сложивши ручки, причаститься и сразу из церкви уходить. Она не давала им в церкви ни одного поворота головы сделать, ни одного слова сказать. Это святыня, это святая святых. Вот это она прививала своим детям и они все выросли глубоко верующими людьми.

    У нас теперь не так делается. У нас мамы хотят молиться Богу, хотят простоять всю всенощную, а детей некуда деть. Поэтому они приходят в церковь с детьми, здесь отпускают их, а сами молятся Богу. И думают, что детьми должен заниматься кто-то другой. И дети бегают по храму, вокруг церкви, безобразничают, дерутся в самом храме. Мамы молятся Богу. В результате получается атеистическое воспитание. Такие дети легко вырастут революционерами, атеистами, людьми безнравственными, потому что у них убито чувство святыни, благоговения у них нет. Они не знают, что это такое. Причем у них выбили самое высокое – святыню в самом ее высоком выражении. Даже церковь, даже литургия, даже причастие Св. Христовых Таин – уже ничто для них не свято. Каким еще авторитетом можно будет их потом поворотить к церкви, – неизвестно.

    Вот поэтому, мне кажется, что очень важно детей ограничивать в их посещении Церкви, в количестве посещений, и во времени посещений. И, может, в причащении, в исповеди. Но это очень трудно, потому что как только мы начнем детей причащать без исповеди, поднимется возмущение, скажут: "Как это, разве можно без исповеди причащаться после семи лет?"

    И вот дисциплинарная норма, которая введена была для взрослых, и которая тоже имеет в себе некоторую неправильность, для детей оказывается губительной. Нужно так повернуть жизнь детей, чтобы они свою церковную жизнь заслужили. Если уж не выстрадать, то заслужить. Нужно как-то потрудиться для того, чтобы было можно пойти в церковь.

    Очень часто бывает так, что ребенок в церковь идти не хочет, но мама хватает его за руку и тянет его за собой:

    – Нет, пойдешь в церковь!

    Он говорит:

    – Я не хочу причащаться.

    – Нет, ты будешь причащаться!

    И вызывает этим уже полное отвращение ко всему у ребенка. Ребенок начинает кощунствовать и богохульствовать прямо перед Чашей и бить мать руками и ногами и рваться от Чаши. А должно быть как раз наоборот. Ребенок говорит:

    – Я хочу причащаться!

    А мать говорит:

    – Нет, ты не будешь причащаться, ты не готов, ты плохо вел себя эту неделю.

    Он говорит:

    – Я хочу поисповедоваться.

    А она говорит:

    – Нет, я тебе не позволяю, ты не можешь идти в церковь, ты должен это заслужить.

    Бывает, детей берут из школы, чтобы они пошли на праздник церковный. И вроде бы это хорошо и хочется, чтоб они приобщились к празднику и благодати Божией. У меня у самого дети, я сам так делаю, поэтому очень хорошо это понимаю. Но здесь есть опять-таки очень большая проблема. Это только тогда хорошо, когда ребенок это заслужит. А если он всегда может пропустить школу и идти на праздник, то для него этот праздник уже делается праздником потому, что он школу прогуливает, а не потому, что это, скажем, Благовещение, или Рождество, или Крещение, потому что ему сегодня не нужно идти в школу и готовить уроки. То есть это все девальвируется и профанируется беспредельно. И это недопустимо. Может быть, лучше, полезнее для души человека, для души ребенка, сказать:

    – Нет, ты не будешь на празднике, ты пойдешь в школу и будешь учиться.

    Пусть он лучше в своей школе плачет о том, что он не попал на Благовещение в храм. Это будет полезнее для него, чем прийти в храм и в храме совершенно ничего не ценить, ничего не чувствовать. Все должно в жизни ребенка быть переосмыслено с этой точки зрения.